духовных богатств. Поистине достойно великого удивления, что сын грубой казацкой среды становится, быть может, образованнейшим русским человеком XVIII столетия, что, перелетая, подобно гениальному Эригене, века и пространства, Сковорода сквозь трескучий шум торжествующего рационализма XVIII столетия чутко различает затихшую мудрость античности и восгочнохристианского умозрения.
«Он обыкновенно называл Малороссию матерью, — говорит Ковалинский, — а Украину теткой». Если «мать» и «тетка» наложили своеобразный отпечаток на духовный облик Сковороды, то величие Сковороды только вырастает в глазах исследователя оттого, что при таком родстве он сумел не только достигнуть уровня современной ему европейской философии, но и подняться выше ее, преодолев ратио своего века антично — христианским началом Логоса.
Мы отметили то, что считаем природно — стихийной и умопостигаемой основой личности Сковороды. Теперь мы можем перейти к рассказу о жизни Сковороды, ярко выразившей его личность и принесшей плод свой в его цельной, глубокой и оригинальной философии.
III. ГОДЫ ЮНОСТИ И УЧЕНИЯ
Родители его «имели состояние мещанское, посредственно достаточное, нечестностью, правдивостью, странноприимством, набожествам, миролюбивым соседством отличались в своем круге».
Сковорода унаследовал, таким образом, от родителей не только казацкую «плоть». Корень его «натуральных» добродетелей — здесь, в отцовском доме, как и подобает натуральным добродетелям, любящим родовую преемственность. Мать — Земля особой благосклонностью отметила дом Сковороды и украсила его лучшими своими дарами: «честностью, правдивостью, страннопреим — сгвом, богобоязненностью и миролюбием».
Отсюда с какой?то внутренней необходимостью вытекает, что «сын их Григорий, по седьмому году от рождения, приметен был склонностью к богопочтению, дарованием к музыке, охотой к наукам и твердостью духа. В церковь ходил он самоохотно на крилос и певал отменно приятно. Любимое и почти всегда твердимое им пение был сей стих Иоанна Дамаскина: «Образу златому на поле Деире служиму, трие твои отроцы не брегоша безбожнаго веления».
Характерная черта: с этим стихом Дамаскина мы еще встретимся в жизни и в философии Сковороды. «Почти всегда твердимый» семилетним Сковородой, он показывает, что некий решительный выбор, легший в основу всей дальнейшей жизни, был сделан Сковородой во младенчестве. Есть такие ноуменальные люди, уже в детстве осознающие свой жизненный путь и решительно его избирающие. Эта ноуменальность делает жизнь монолитной, необычайно цельной, но она же обусловливает отсутствие внешних событий и вместо пестрой красочной биографии дает углубленное житие однодума, упорно и сосредоточенно идущего к единой, детским сердцем почувствованной цели. Все события переносятся внутрь.
Можно догадываться, что в доме своем Сковорода пользовался полной свободой самоопределения. Никто не гнул его, никто не насиловал его детской воли; «по охоте его отец отдал его в киевское училище, славившееся тогда науками». Для казака это много. И если несмотря на «посредственно достаточное» состояние родители отправили Сковороду «по охоте его» в Киев, воля мальчика, очевидно, уважалась, принималась в расчет, и это не могло не отразиться благоприятно на выработке в нем сильного и упорного характера[11].
В училище Сковорода сразу же занял первое место. Он «скоро превзошел сверстников своих успехами и похвалами. Митрополит Киевский Самуил Миславский, человек отличной остроты разума и редких способностей к наукам, будучи тогда соучеником его, оставался во всем ниже его при величайшем соревновании своем».
«Тогда царствовала императрица Елизавета, любительница музыки и Малороссии. Дарования Сковороды к музыке и отменно приятный голос его подали случай быть ему выбрану ко дворцу в певческую музыку (капеллу), куда и отправлен он был при вступлении на престол государыни»[12]. Двадцатилетний юноша попал в атмосферу пышной придворной веселящейся жизни.
«Придворным певчим было тогда неслыханно привольное житье. В то время были в зените славы Разумовские, украинцы по происхождению и по душе. Мальчиков, взятых ко двору за голоса, лелеяли, ласкали. В числе певчих были дети и значительных малороссийских панов, каковы Стоцкие, Головачевские. Старея, если их не возвращали на родину, они сохраняли важный, сановитый вид и гордились, нося звание певчих двора любимой императрицы»[13].
Как отнесся Сковорода к новым условиям жизни? Увлекся весельем, столь соблазнительным для его возраста? Потерял себя в призрачном шуме придворных празднеств? Жизнь раскинулась перед ним прельстительным образом сладкой праздности, приволья, обеспеченности, увеселений, обольщающий голос Сирен, о котором потом будет говорить Сковорода, явственно был услышан юношей, но чувство аскетической меры — один из лучших природных даров — заставило юношу отвернуться от искушения.
«Он не долго оставался там. Императрица скоро предприняла путешествие в Киев и с нею весь круг двора. Сковорода прибыл туда, при возвратном отбытии двора в С. Петербург, получив увольнение с чином придворного уставщика, остался в Киеве и паки начал учиться».
То, чем гордились вельможные паны Стоцкие, Головачевские, было молчаливо отвергнуто простолюдином Сковородой. Паны Стоцкие, Головачевские принимали важный, сановитый вид, а Сковорода «паки начал учиться». У Сковороды на всю жизнь остался прекрасный голос; значит, увольнение из придворной капеллы он получил не за потерю голоса, а по собственному своему внутреннему побуждению.
В Киеве 22х летний Сковорода (императрица Елизавета предприняла путешествие в Малороссию летом1744 года) «занялся ревностно еврейским, греческим и латинским языками, упражняясь притом в красноречии, философии, метафизике, математике, естественной истории и богословии».
Гесс де Кальве сообщает любопытный случай, относящийся к этому времени его жизни.
«Он совершенно не имел расположения к духовному званию, для которого, впрочем, преимущественно отец назначал его. И его нерасположенность возросла до такой степени, что он, замечая желание киевского архиерея посвятить его в священники, прибегнул к хитрости, притворился сумасбродным, переменил голос, стал заикаться. Почему обманутый архиерей исключил его из бурсы, как непонятного, и, признав неспособным к духовному званию, позволил ему жить, где угодно. Этого?то и хотел Сковорода; будучи на свободе, он почитал себя уже довольно награжденным за несносные для него шестъ лет, которые, впрочем, он совсем иначе употребил, нежели как думали все его окружающие. Он приобрел большие сведения в разных науках»[14].
Это сообщение ценно в двух отношениях. Во первых, оно определенно говорит, что Сковорода, вернувшись из Петербурга, поступил в бурсу и провел в ней целых шесть лет, усердно занимаясь и приобретая знания в разных науках. Во вторых, оно намекает на какоето сгущенное душевное состояние. Очевидно, Сковорода, усердно занимаясь науками, в то же время охвачен был мучительным исканием. Иначе для чего ему было притворяться сумасшедшим? Что страшного в принятии священства для нормального воспитанника бурсы? К тому же ясная воля отца предназначала его к священству. Почему же шел он против воли отца, против желания архиерея. Нужно думать, что душевное состояние Сковороды в этот период его жизни (ему было около 28 лет) было таким, что ему страшно было сделать решительный шаг: принять священство. Ему, очевидно, все было еще неясно. Растущая личность, уже прислушиваясь к тайным волнующим голосам своего духа, отказывалась традиционно определиться на всю жизнь священником; а свою стать, свою роль, свою природу Сковорода еще не нашел. И он прибегает к хитрости, притворяется сумасбродным, искусно обманывает архиерея. Сам выход из затруднения характерен для психики Сковороды.
