восстановлением семейной жизни в своих общинах: проповедовал единобрачие, увещевал против блуда, регламентировал или вовсе запрещал разводы, лишал апостольского сана за разврат. Пытался он дисциплинировать и обрядность. Одно из посланий Лубкова содержит такое правило: «Собрание должно быть чинно, с восторгом, горячею любовью, сильною проповедью. Гуляние и хождение в радости допускается тогда, когда нет мирских и на брачной беседе»[388]. Следовательно, радения с кружениями продолжались, а с ними и конспирация этой архаической обрядности. Бонч-Бруевич противоречил собственным Материалам, объявляя кружения более не используемыми в 'Новом Израиле'.
Как ни ручался Бонч-Бруевич, что он публикует сектантские документы без изменений, к ним стоит относиться с сомнением. Дмитрий Философов, например, был шокирован «чудовищным смешением» идей в публикациях Бонч-Бруевича; он видел в них «величайшее кощунство» и «тенденциозный памфлет». Вместе с тем рецензент признавал, что Лубков «освежает свое старое хлыстовство религией по Луначарскому»[389]. Во всяком случае, пространства между Луначарским и Лубковым, и даже между Лубковым и Столыпиным, не пустовали. Бонч-Бруевич пытался заполнить их, не выходя из кабинета, полити
зируя народную религию и рассчитывая на доверие столь же ангажированной публики к его экзотическому знанию. Были и другие, еще более необычные фигуры, которые буквально на ногах преодолевали эти пространства, видя в такого рода посредничестве осуществление политических и религиозных идеалов.
Когда-то Виктор Данилов раньше других ушел в народ, которым для него, как и для многих его товарищей, оказались сектанты[390]. Арест следовал за арестом и побег за побегом. Данилов отказывался называть властям свое имя и звался Обитателем земного шара; мы чувствуем здесь знакомую риторику бегунов с одной стороны, футуристов с другой стороны. Рацион политических ссыльных в Сибири казался ему недопустимой роскошью, и он раздавал его товарищам. В ссылке он выучил якутский язык и женился на якутке. Купил коров, сбивал масло, менял его на мех, мех продавал, на вырученные деньги покупал ножи, топоры, ружья. Несколько дней в году он все это складывал у юрты и отдавал якутам. Эти дни стали местными праздниками[391] .
Его дети выросли якутами. Сам он бродячим философом странствовал по сектантским общинам Южной России, иногда являясь в Петербург. Там он делал доклады в Географическом или Религиозно- философском обществе, печатался в Духовном христианине и Вестнике теософии, рассказывал о народе писателям и министрам. Он никогда не носил шапки[392], придумал новую «религию-знание» и пытался создать Общество религиозного объединения, куда не принимал тех, кто состоял в любой из партий. С годами он стал монархистом и верил только в диктатуру царской фамилии. В этом он находил взаимопонимание со Львом Толстым, которому объяснял:
Май этого года [1905] провел в Женеве, знаю лично деятелей партии центра, партий С. Р., большевиков и меньшевиков, говорил с ними, был несколько раз у бабушки Брешковской; читал доклад у большевиков и С. Р., был у Плеханова, беседовал с Лениным и увидал, что нет ни одной более или менее крупной личности [...] нужен диктатор и таким диктатором может быть только Русский Государь из дома Романовьгх[393].
Толстой, по словам Данилова, соглашался: «Вы говорите мои слова, мои мысли». Данилов надеялся на аудиенцию у царя, чтобы объяснить ему «религию-знание» и необходимость духовных реформ. Толстой, по словам Данилова, дал ему письмо для передачи Николаю, но тот Данилова не принял.
В мае 1911 Данилову удалось встретиться со Столыпиным. «Петр Аркадьевич интересовался сущностью сектантства, особенно Нового
Бонч-Бруевич 643
Израиля»; больше других интересовал Столыпина вопрос о том, признавал ли Лубков себя Христом, а также сексуальные нравы в его общине. Судя по опубликованному отчету, Данилов отвечал, что Лубков «открыл людям новый мир высоких духовных чувств; он заботится об их благоустройстве и они с признательностью считают его своим Христом, то есть Спасителем». Не преминул Данилов указать и на то, что «книги о Новом Израиле страдают крупными недостатками»; то был очевидный выпад в сторону Бонч- Бруевича[394]. В. Г. Богораз-Тан, когда-то запечатлевший женитьбу Данилова на якутке в рассказе Ожил, рассказывал с иронией о том, как Данилов в последние годы своей жизни ходил на прием к министрам,
чтобы подавать им советы о том, как надо управлять Россией. И они — ничего, слушали, но только не исполняли [...] Насколько я знаю, иные министры из самых жестоковыйных (...] считали его одним из источников для ознакомления с «народными настроениями»[395].
В архиве сохранилась записка Данилова, вероятно написанная для такой встречи. В ней интересно не только пророчество русской Реформации, но и агрессия в сторону «разрушителей» типа Бонч-Бруевича: они «трутся около» сект со своими негодными шаблонами, но все же наделены более верным чувством самосохранения, чем сам Столыпин.
Реформация надвигается.
Разрушители, инстинктом самосохранения, начинают что-то обонять. Они трутся около, бессильные пока принять в ней участие. Их шаблоны не годятся.
Удастся ли Петру Аркадьевичу справиться с разрушителями в области религиозной так же, как удалось в политической? Теперь борьба будет труднее.
Придется искать опоры в той среде, которую дворяне третируют и не понимают.
Все зависит от того, способен ли Петр Аркадьевич видеть вдаль на десятки лет [...]
Реформация всегда захватывает все области; она сносит устарелое и обнаруживает, освобождает к развитию новое ядро жизни [...] Много крови прольется, если разрушители станут во главе реформаци- онного движения [...]
Революции брюха подавлялись неоднократно, почти всегда. Революцию духа трудно подавить, особенно если дух освобождается от суеверия.
Все в России совершалось сверху. И это сохранило психические силы народа для творчества.
Реформация должна быть сверху. Это сохранит цельность и единство многонародной России. [...]
Обновление России не обойдется без комиссаров Верховной власти [396].
Этот проект «реформации сверху» имел в виду крупные сектантские коммуны, и прежде всего 'Новый Израиль', как образец и опору для нового духовного порядка. «Сектантов я считал передовой фалангой русской нации», — писал Данилов в своей автобиографии, которая в конце концов попала в коллекцию Бонч-Бруевича. Данилов видел себя таким комиссаром-реформатором, призванным выработать для сектантов «общее мировоззрение, объединить их со всей массой народа»1. 'Старый Израиль' был ему еще ближе 'Нового'; встречи с 'богомолами' (так называли себя хлысты 'Старого Израиля') он считал среди важнейших событий своей жизни[397]. Пытаясь играть роль посредника между правительством и хлыстами, Данилов убеждал последних отказаться от своих крайностей, проповедовал единобрачие и призывал их выйти из «детского» состояния:
Дорогие братья и сестры! Третий год я бываю на ваших беседах [...] Ваша религиозная радость выражается и в возгласах, и в действиях. Я любовался и любуюсь на это детское выражение любви к Отцу.
