которые специально предназначены для снабжения вооруженных сил и, таким образом, находятся в ведении Троцкого. Там он собирался размещать свои аграрные армии, воскрешавшие проект военных поселений ровно столетней давности. Но передача земли сектантам, считали в Наркомземе в 1921, является «одной из мер проведения в жизнь объявленных новых принципов экономической политики»[421]. Рационалистический, гипер-просветительский идеал Троцкого[422] был полярно противоположен экстатическим практикам сектантства, какими бы близкими коммунизму они ни казались некоторым из попутчиков. К тому же — в этом обычная ирония истории, одна из метонимий, какими она действует, — и земные интересы его ведомства столкнулись с сектантскими прожектами Наркомзема.
Много позже Бонч-Бруевич именно Троцкого обвинял в том, что Ленину пришлось расстаться со своей правой рукой в Совнаркоме.
660
661
«Я [...] должен был покинуть должность управляющего делами Совнаркома благодаря невероятной и подлой интриге, которую повели противники — Троцкий, Крестинский, Каменев и их политические друзья»'. Согласно этой версии Бонч-Бруевича, при обыске в Госбанке в 1920 он обнаружил золото, припрятанное там Крестинским. В результате против него проголосовали в Оргбюро, так что ему, Бонч- Бруевичу, пришлось уйти против воли Ленина. Наверно, доля истины в таком объяснении есть. Прятали большевики золото друг от друга или нет, Троцкий скорее всего обвинял Бонч-Бруевича в «полухлыстовской перспективе на события», утвердившейся в самом центре власти. Министр обороны не зря спорил о хлыстовстве с модными писателями; ему приходилось доказывать в соседнем кабинете, что «революция не радение».
Обещания мобилизовать секты в поддержку революции, повторявшиеся со времен 2-го съезда, так и оставались невыполненными. За одно это Бонч-Бруевич должен был расстаться со своим местом. Он, однако, уже достиг необычайного успеха. Его двойная карьера этнографа и политика масштабна и уникальна. Он завоевал себе место не только в истории русской революции, но и в интеллектуальной истории. Вряд ли история этнографии, и вообще гуманитарной науки, знает много случаев столь тесного соединения политического лидерства со специальным знанием. Лишь закономерно, что именно в этом случае, когда знание было связано со столь большой властью, оно оказалось в такой же степени ложным.
Между тем сектантские общины продолжали существовать, честно работали на земле и посреди общей разрухи были видимыми островами нового, или по крайней мере другого, мира. В тяжелые для старых большевиков времена НЭПа идея родства между сектами и коммунизмом вновь стала пользоваться их поддержкой. Сектанты хоть и не настоящие боевые коммунисты, но все лучше буржуазии; и если выбирать между нэпманами и хлыстами, то революционная страсть принадлежала хлыстам. После отставки из аппарата ничто не мешало Бонч-Бруевичу сосредоточиться на своей сектоведческой миссии. 4 апреля 1924 им подписана рукопись статьи О работе среди сектантов и раскольников. Теперь он со ссылкой на «лучших статистиков России» оценивал число сектантов и раскольников в 35 миллионов, из них 10 миллионов сектантов. Интереснее этих вздувающихся цифр новый характер аргументов, конкретных и прагматических. Теперь Бонч-Бруевич доказывает не обезличивающую сплоченность сектантских общин, а их хозяйственную эффективность; не коммунистические, а скорее протестантские добродетели:
Обшая черта, принадлежащая всем им. — это твердая трезвость, хозяйственность, примерное, страстное трудолюбие, стремление к культуре, к новшествам в работе, к машинизации труда и общему светскому просвещению и обучению молодежи.
Переход власти от военного коммунизма к НЭПу изменил образ вселенной, и в частности той малой, но важной ее части, какой были сектантские общины. Дискурсивные усилия были направлены на практические цели. «Воздействовать на эту крайне восприимчивую среду вполне возможно», — пишет о сектантах Бонч-Бруевич. Для этого надо создать журнал, а также вести «работу в области заселения распадающихся Совхозов сектантскими коммунами, чего так одно время добивался Владимир Ильич»1.
Меньшую гибкость проявлял «сектант-коммунист» Трегубов. В ноябре 1921 года он торжествовал по поводу Воззвания Наркомзема, стремясь расширить завоеванный для сект плацдарм и одновременно указать путь спасения собственно коммунистическим идеям. Именно русское сектантство может внести вклад в самую трудную из проблем новой власти — ту, которая вызвала к жизни НЭП. Сектанты в силах остановить стратегическое отступление большевиков. Известия публиковали статью Трегубова «в дискуссионном порядке»:
Идея о пользе сотрудничества сектантов с коммунистами-большевиками в деле насаждения коммунизма [...] получила, наконец, и официальное признание. Но [...] сектанты могут принести пользу коммунизму не только на почве Наркомзема, но и в других областях [...] Самые большие препятствия коммунисты встречают в настоящее время со стороны мелко-буржуазной стихии, состоящей из миллионной массы крестьян [...] Миллионная масса сектантства есть тоже своего рода стихия и, как таковая, она с успехом может бороться с мелко-буржуазной стихией, побеждая ее тлетворный дух собственности, эгоизма и разъединения своим животворящим духом коммунизма, братства и единения [...] Для успеха коммунизма Советской власти следует немедленно позвать себе на помощь всех сектантов-коммунистов и совместно с ними строить гигантскую и могучую коммуну, которой [...] не будет страшна никакая буржуазная стихия, и тогда ей не придется менять своей коммунистической политики[423] .
К примеру, иллюстрирует свои рассуждения Трегубов, духоборы создали в Канаде «блестящую коммуну», которая с успехом выдерживает враждебный «натиск» капиталистического окружения; и эта коммуна, в отличие от большевистской, «нисколько не меняет [...] своей коммунистической политики» в угоду буржуазии. Примерно того же, но в больших масштабах, Тг^губов хочет для новой России. По сути дела, он лишь яснее других излагает народническую фантазию об анти-бур-жуазном союзе государственной власти с сектантскими массами:
В Советской России, как на переходной ступени к полному коммунизму, вынуждены уживаться две политики: одна — для тех, которые не изжили буржуазной, собственнической психологии, и другая - для тех, кто уже изжили ее. Первая допускает в определенных границах капиталистическое производство, [...] а другая поощряет коммунистическое производство и распределение продуктов без торговли [...] и денег, как у
духоборов. Первая только допускается и постепенно, по мере роста коммунизма, сокращается. Другая всячески поощряется (...] и, наконец, совсем вытесняет первую, создавая одну всеобщую мировую коммуну. И миллионы сектантов, рассеянные по всему миру, особенно много могут помочь созданию такой коммуны[424].
По словам Трегубова, сектанты-коммунисты показали свои достижения на Всероссийской сельско- хозяйственной выставке 1923 года и доказали свою полезность в борьбе с пороками социалистического быта — самогоном, табаком и матерщиной; это, однако, далеко не все. В отличие от Бонч-Бруевича времен НЭПа, Трегубов не перестает восторгаться собственно политическими перспективами сектантской идеологии:
Но главная заслуга сектантов с точки зрения Советской власти и коммунистической партии — это, конечно, заслуга политическая [...] Сектанты [...] давно уже ведут борьбу за коммунизм с царями, попами и буржуями [...] И потому, когда началась революция [...] и затем началось коммунистическое строительство, то они приняли живейшее участие в той и другом [.,.] Главная политическая заслуга сектантов заключается в том, что многие из них давно уже стремятся к коммунистической жизни и живут коммунами, каковы:
