– Ты что, забыл, какой день сегодня? – удивилась Ленка.
– А че за день? Помер, что ли, кто?
– Двадцать второе июня сегодня, – подсказала Лера.
– Ну и че?
– Годовщина войны, имбецил, – хохотнул, поправляя дрова в костерке, Анатолий. – Во, подрастающее поколение! Чему тебя только в школе учили?
– Какой войны? А… Ну так это когда было! Пятьдесят лет назад? Не, шестьдесят! Не…
– Ты еще скажи, в прошлом миллениуме.
– А че, не так? Давно же, че ее помнить, ту войну?..
– Добрый вечер, ребята. – Человек выступил из темноты так неожиданно, что и Димка, и Ленка вздрогнули, а Лера, за спиной которой он оказался, даже вскочила. – Что вы тут делаете?
Одет незнакомец был странно, вроде бы в военной форме, но и не совсем военной. Без погон, это уж точно. Среднего роста, молодой – наверняка и тридцати еще нет. Лишь на висках серебрилась в отсветах костра седина.
– Отдыхаем. А что, нельзя? – поднялся ему навстречу Анатолий. – Что, здесь объект какой-то военный, особо секретный?
– Да нет, отдыхайте. Просто костер увидел, вышел проверить. Мода у молодежи пошла нехорошая – солдатские могилы раскапывать. Награды ищут, оружие.
– Тут где-то солдатские могилы? – удивилась Ленка. – Мы днем все вокруг облазили и не заметили.
– Весь этот холм, считайте, одна братская могила. В сорок первом здесь жестокий бой шел. Стрелковая рота десять часов чуть ли не мехдивизию немцев держала.
– Ну это ты, дядя, загнул! – осклабился Анатолий. – Стрелковая рота… Они чем, портянками отбивались? Ты хоть представляешь, что это за силища, механизированная дивизия вермахта? Да там танков одних…
– Представляю, – оборвал незнакомец. Было в его голосе что-то такое… Из-за чего никто не посмел спорить, даже Анатолий. И вокруг костерка повисла тишина. А тут еще и настройка в Димкином радиоприемнике назад соскочила: «…У незнакомого поселка, На безымянной высоте…» Вообще в тему!
– А расскажите, что здесь было… если можно, – попыталась разрядить обстановку Лена.
– Почему же нельзя? – голос незнакомца оттаял. – Слушайте, если интересно.
Улыбнулся, присел к костру.
– Вставай, соня, всю жизнь проспишь!
Илья открыл глаза, шевельнул затекшими на жестковатом земляном ложе плечами. Затем сел, огляделся.
Ночь закончилась. Теплый ветерок бросил в лицо густой, крепко замешанный аромат степных трав и свежевырытой земли. И тишину. Удивительную, звенящую хрусталем тишину. Только прямо над головой, в высоком утреннем небе, пел жаворонок.
– Букин, пошли на речку сбегаем, окунемся, пока бойцы отдыхают. – Герка Калитвинцев, командир второго взвода и друг еще по Рязанскому пехотному, сидел на корточках над бруствером и смотрел сверху вниз. – Твои ж позиции прямо у берега.
Илья оглянулся на восток, туда, где сразу за окопчиками его взвода круто уходил вниз заросший терном склон. За рекой, за холмами, за редким степным лесом поднималось солнце. Едва-едва поднималось, на ладонь, не больше.
Илья укоризненно посмотрел на Калитвинцева.
– Ополоумел совсем, да? В такую рань будишь! Наверное, и трех часов не поспали?
– Успеем выспаться. Чистым просто хочется…
Фразу Герка не закончил, а переспрашивать Букин не посмел. Искупаться, и в самом деле, не мешало бы – после марш-броска, после того, как полночи в земле ковырялись… Он поднялся во весь рост, выпрыгнул из окопчика.
– Эх, такой сон из-за тебя не досмотрел!
– Что снилось?
Сон, и правда, был знаменательный. Домик родительский снился, двор, и на лавочке у порога – мама. В голубеньком ситцевом платье, с косынкой на плечах, в точности такая, какой Илья в последний день ее видел. Это когда из отпуска отозвали, когда – война… Только во сне почему-то яблони цвели, будто май. Весь их двор в белом пахучем кипенье, и весь городок. Лишь терриконы поднимались над благоухающе- кипящим морем черными антрацитовыми островами.
…И темные мамины волосы тоже почему-то были белыми. Седыми…
Он пересказывал сон, пока спускались к реке, оскальзываясь на каменистых осыпях, хватаясь за колючие ветви кустов. И когда закончил, Герка кивнул.
– И мне детдом наш снился, пацаны все… Почти все. А девчонки только некоторые.
Со сна вода показалась прохладной. Хотя откуда ей быть прохладной сейчас, во второй половине июля? Пока Илья раздумывал, Герка, начавший стягивать гимнастерку еще загодя, сиганул в воду, радостно ахнул, зачастил саженками…
И вдруг остановился, повернул назад. Выскочил на берег.
– Ты чего так быстро? – не понял Илья.
– Вон, смотри.
Метрах в двадцати левее того места, где они стояли, мелководье поросло осокой. Там, зацепившись за жесткие, толстые стебли, в воде лежали трое. Мертвые. Может, и больше их было, в осоке не видать.
Боец, лежавший ближе всех, был совсем молоденький, мальчишка почти. Опоясывавший его грудь бинт превратился в размокшую грязную ветошь. И нога выше колена была забинтована – видно, досталось парню… А потом еще раз досталось. Второй, с забинтованной головой, лежал лицом вниз. А третьей была женщина. Или молодая девушка – не понять, волосы залепили лицо. Врач, санитарка? Крови на убитых не было, вода смыла. Лишь халат белый изодран на боку и груди, и выпирало оттуда что-то страшное. И у лежащего ничком бойца дыры на гимнастерке, между лопаток и ниже. Большие, ровные. Не осколок, крупнокалиберный пулемет, должно быть.
Холодный озноб заставил Илью передернуть плечами.
– Откуда они здесь? – растерянно взглянул на друга.
– Оттуда. Течением принесло. Слышал, бомбили всю ночь? Станцию наверняка.
Лето закончилось. Сразу. Какое там лето, когда война?
Стрелковую дивизию, в которой служили младшие лейтенанты Букин и Калитвинцев, отмобилизовали в первый месяц войны. И бросили на запад, туда, где вероломный враг жег советскую землю. На фронт, чтоб переломить хребет, чтоб могучим ударом… И затем добивать фашистскую гадину на ее территории. Как и положено, как учили.
Вчера после полудня эшелон, в котором везли их полк, миновал эту реку – железная дорога проходила километрах в тридцати к северу. Переехали мост, а сразу за ним – станция. На станции был развернут эвакогоспиталь, грузили раненых в стоявший на соседнем пути санитарный поезд. Раненых было много, очень много. Илья и не предполагал, что их уже столько. И страшно было представить, какие потери несет Красная Армия…
А еще станция была забита беженцами. Люди сидели на телегах, на узлах с нехитрым скарбом. В основном женщины и дети. Стариков было меньше, видно, старики не хотели оставлять свои хаты.
Илья и Герка решили пройтись, ноги размять, пока эшелон ждет отправки. Посмотреть, а возможно, выменять что-нибудь – и едва не заблудились в этом человеческом водовороте. Их закрутило, завертело и выбросило к дощатому забору, огораживающему товарную контору. У забора тоже лежали узлы, на одном сидела девочка лет десяти, чем-то похожая на сестренку Ильи, когда та была такой же маленькой, нянчила в руках тряпичную куклу, приговаривала вполголоса:
– Нэ плачь, Галю, нэ плачь. Тыхэсэнько сыды, а то нимэць почуе, прылэтыть, бомбу кынэ.
Илья услышал, и ему стало страшно. Ведь и впрямь, «юнкерсы» налететь могут, по дороге они уже видели разбомбленные эшелоны. Герка, тот и вовсе головой крутить начал, на небо посматривать.
Потом из водоворота вынесло маму девочки. Увидела их, подбежала, причитать начала:
