прилепленную на забор прохожим великаном. И плавно нажал спуск. Сердце бешено колотилось, но ощущение, надо сказать, вышло отличным: один твой выстрел – и забор вдребезги!
А дальше – дальше включились рефлексы, которые мозг легко перенес в реальность. Перебежка, кувырок – и я прикрываю выстрелами. Потом прикрывают меня – а я снова бегу. И снова, и снова. Неожиданностью стал огромный мраморный дог, что беззвучно выскочил из темноты на перезаряжающуюся под стеной гаража Анку. Его я срезал короткой очередью, осыпав Анку кирпичной крошкой.
Все шло по плану, хотя стрелять было не в кого. Гранат у нас не было, и дверь первого дома пришлось изрешетить выстрелами, пока удалось выбить ее плечом. Мы с Анкой ворвались внутрь. Я свернул в спальню, отдернул балдахин гигантской кровати и увидел пожилую чету, в ужасе кутающуюся в одеялах. Первые отблески далеких рассветных лучей осветили темные монголоидные лица, перекошенные ужасом и от того напоминавшие пару печеных яблок – было ясно, что это прислуга из местных индейцев.
– Мы пришли не за вами, – отчетливо произнес я по-немецки заготовленную фразу. – Если хотите жить – сидите тут и не шевелитесь! Ясно?
Оба испуганно закивали.
Я выскочил из спальни и столкнулся с Анкой, летевшей сверху по лестнице.
– У меня только прислуга, – отрапортовал я.
– У меня наверху служкины дети, девочка и мальчик, – протараторила Анка. – Идем по плану два: я беру точку на чердаке.
– Бери, – кивнул я.
На первом этаже я проверил, нет ли подвалов – подвалов не было. Сверху раздался сигнальный выстрел – Анка взяла территорию из верхнего окна. И тогда я бросился ко второму коттеджу. Издалека виднелась выбитая дверь, и я понесся прямо к ней – без перебежек и кувырков. На полпути я заметил краем глаза движение в беседке – тут же упал на землю, перекувырнулся, но выстрелов не последовало. Я снова вскочил и присел за кустами. Сердце бешено колотилось, и дыхания не хватало. Я помнил эту штуку – в R118 она была обозначена маленьким флигелем без окон и дверей, и я принял ее за трансформаторную будку. Но это оказалась не трансформаторная будка, а соломенная крыша на трех столбах, открытая со всех сторон, – беседка по-русски, одним словом. Под соломенной крышей горела лампа, а на столе лежала раскрытая книга.
– Руки поднять! Медленно выйти! – произнес я по-немецки и тут же откатился в сторону, чтобы не выстрелили на голос.
Послышался шорох и скрип. Я аккуратно выглянул и встретился глазами с крепким бритоголовым парнем нашего примерно возраста. Он поднимал дрожащие руки, и в глазах его таился катастрофический ужас. Это был совсем не индеец, хотя одет в странную хламиду и покрыт золотистым загаром.
– Выйти на открытое место! – скомандовал я.
Парень медленно поднялся из кустов и начал шагать.
– Где остальные? – спросил я, раскачиваясь и двигаясь, чтобы в меня было сложнее попасть.
Парень помотал головой и рукой показал на дом, делая еще один испуганный шаг.
– Где твое оружие? – спросил я.
Но ответить он не успел. Посреди груди бритоголового на белой хламиде появилось багровое пятно, и он упал.
– Анка, зачем?! – заорал я.
– К нашим беги, идиот! – раздалось сверху из окна под крышей. – Нашел время для допросов!
Она была абсолютно права. Я влетел в разбитый дверной проем и забежал на второй этаж. Тут было пусто – гостиная, шкафы с книгами. Посреди гостиной лежал труп в ночной сорочке с простреленным черепом, а рядом валялся «парабеллум». Мертвец был очень стар и смотрел вверх остекленевшими глазами.
– Петька! – послышалось сверху. – Давай сюда!
Я вбежал на третий этаж. Здесь царил беспорядок – перевернутый стол, разбросанные стулья. А на полу лежал древний старик с острой высохшей головой, поросшей редкими седыми волосинками. Рот старика был заклеен скотчем, но глаза открыты. И я бы назвал этот взгляд звериным, но мне приходилось бывать в Зоопарке – звери не смотрят так люто. Это был человеческий взгляд, он словно заглядывал в самую душу, обжигая ядом, злобой, презрением, ненавистью и даже каким-то торжеством.
Над стариком стоял Пашка и деловито вязал ему руки скотчем. Тимур сидел в углу под окном, изредка поглядывая на ту сторону двора.
– В первом доме только прислуга и дети, – доложил я. – Анка держит точку на чердаке. Во дворе был молодой бык, охранник. Похоже, всю ночь книжку читал в беседке. Анка его сняла.
– Правильно сделала, – сквозь зубы процедил Тимур. – Это его внук. На каникулы к дедушке приехал, гаденыш.
– У него, что, и сын был? – тупо спросил я, уже понимая неуместность вопроса.
– Дочь, – неохотно ответил Тимур. – От Марты. Не наше дело, пусть живет старуха.
– А кто этот был… на втором?
– О, – Тимур усмехнулся. – Это камердинер – особый кадр. Гестаповец, комендант лагеря смерти Хемниц. Прибился к Отто уже после разгрома. У него еще много подвигов, если интересно, напомни потом, я расскажу. Только не при Анке.
– Почему не при Анке? – удивился я.
Пашка распрямился.
– Готово, – сказал он, а затем рывком поднял старика на плечо и повернулся. – К машине?
– К машине, – Тимур с натугой поднялся и осторожно посмотрел в окно. – Полиция здесь будет через полчаса – они на звуки взрывов привыкли реагировать. Во дворе не расслабляться: вышел из дома – и снова в боевом режиме. Тут мог быть еще адьютант, но он либо сдох, либо в отъезде… Берем вот этот драный джип с кузовом – видишь его? Если я правильно понимаю, на нем прислуга ездила в поселок за продуктами. Петька, выбьешь у них ключи?
– Есть! – кивнул я и зашагал вниз по лестнице.
Тимур пошел следом, а за ним – Пашка с анфюрером на плече. Мы спустились на первый этаж. Я поднял ствол и аккуратно выглянул наружу. Снаружи было тихо. Я махнул рукой и шагнул, как вдруг за спиной из глубины дома послышался скрип половицы и такой же скрипучий голос:
– Хайль Зольдер! Мой фюрер, мы умрем вместе!
Прежде чем раздался выстрел, я уже летел на пол, а прежде чем стихло эхо, долбил очередью в это узкое лицо, возникшее из-под лестницы. А справа грохотал автомат Тимура. И прежде чем гад упал, я вспомнил, где я видел это лицо: на той кошмарной фотографии, где молодой белобрысый помощник Отто стоял в окровавленном фартуке. Я бросился к нему и добил контрольным выстрелом в лицо.
– Бригадир! – сказал я, брезгливо ощупывая окровавленный халат бывшего помощника в поисках ключей от машины. Понятное дело, ключей в халате не было. – Вы что же, с Пашкой подвал не вычистили? Или где он мог прятаться…
Я наконец обернулся: привык в игре не разворачивать громоздкий обзор без необходимости. Но теперь обернулся – и слова застряли в горле. Спеленутое тело анфюрера валялось чуть поодаль, а Пашка лежал в центре холла на спине, далеко раскинув руки. В уголке рта пузырилась тонкая струйка крови, а широко открытые глаза смотрели вверх. Рядом с ним на коленях стоял Тимур. Лицо у Тимура было мертвенным и вытянувшимся, а трехпалая рука отработанными движениями искала пульс на Пашкином запястье.
Губы Пашки вдруг шевельнулись.
Голоса не было, но я прочитал.
«Так нельзя…»
Мы с Анкой собирались хоронить Пашку во дворе, но Тимур пристыдил нас, объяснив, что Пашка не может покоиться в фашистском логове – куда лучше развеять его геройский прах в горах Аргентины. К тому же здесь с минуты на минуту может появиться полиция, а у нас еще не все закончено с Карлом Отто.
Мы положили Пашку в салон джипа на заднее сиденье, сложили крест-накрест руки на груди, а скотчем приклеили остатки пластида на его живот и блок возврата, который так ему и не пригодился…
Тимур сел за руль, а в открытый железный кузов мы бросили Отто и сами забрались туда с Анкой,
