В свете сказанного понятно, почему христианство стало экуменическим движением только после того, как ушло из Израиля и Иудеи, – ушло от евреев в Египет, Сирию, Византию, Рим, в Европу, на Русь… В Иудее его действия были скованы, да и опасно было проповедовать среди иудеев. В Евангелии от Иоанна сказано: «После сего Иисус ходил по Галилее, ибо по Иудее не хотел ходить, потому что Иудеи искали убить Его» (Ин. 7: 1—17). И только тогда, когда вера мучеников и пророков вырвалась из узкого мирка иудейства с его идеями иудорасизма, отягощенного гордыней непонятного «избранничества», когда «совершенно еврейское» христианство «постепенно совлекло с себя почти всё, что передала ему раса», тогда-то у него и появился шанс на выживание и победу. Христианство оздоровилось после разрыва с иудаизмом и с «упразднением» Торы. И даже гордые римляне (язычники) были ближе к христианской вере, ибо они все же имели сердце, считающееся обителью разума.
Петр, Павел, Августин, Орозий, Антоний, Иероним, Афанасий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст и другие пришли к христианству по разным причинам. Кто-то нуждался в вере и обрел ее, кого-то угнетали семейные обстоятельства и тот искал утешения, кто-то вынужден бежать от гнета налогов и преследований ростовщиков, кто-то не желал служить в армии и участвовать в гибельных сражениях в угоду каким-то тиранам или императорам, кто-то устал от общения с себе подобными и мечтал об уединении. Всего тут и не перечислишь, но совершенно очевидно, что для многих людей общественные и личные беды, стрессы оказывались ношей настолько невыносимой, что монашество, к тому же получившее еще и идейное основание в учении Христа, стало, если угодно, необходимой социально-духовной отдушиной, приютом несчастных и гонимых. При этом для многих оказалась неприемлема и сама Церковь, едва ли не с первых шагов фактически ставшая своего рода копией государства, Левиафаном в сутане (со всеми минусами и пороками оного). Мы уже сказали, что вначале среди христиан было больше людей бедных и необразованных. Хотя не следовало удивляться тому, что среди отшельников встречались и такие люди как Паулин из Нолы, ученый, сенатор, богатый человек, поэт. Он ушел из светской жизни вместе с женой, отказавшись от всех своих владений и приняв духовный сан. В Южной Италии они вели отшельническую и аскетическую жизнь. В дальнейшем Паулин все-таки стал епископом, то есть пребывал в кругу общественного, не только божьего или небесного служения. В массах были популярны и такие яркие личности, как Иероним, с его крайним аскетизмом и стремлением к умерщвлению плоти.
Святой Иероним, один из любимейших героев художников и писателей, так описывал «прелести» своей уединенной жизни: «Мои немытые чресла были покрыты бесформенной власяницей; моя кожа из-за долгого пренебрежения ею стала грубой и черной, как у эфиопа. Слезы и вопли были ежедневно моим уделом. И когда сон преодолевал мое сопротивление, и глаза мои слипались, я опускался на голую землю. О еде и питье я уже не говорю. И хотя в страхе перед адом я обрек себя на этот дом-тюрьму, где моими единственными компаньонами были скорпионы и дикие звери, я часто обнаруживал себя окруженным стайкой танцующих девушек. Мое лицо было бледно и неподвижно. Но хотя все члены мои были холодны, как лед, я весь сгорал от желания, и огни вожделения продолжали плясать передо мной, а плоть оставалась безжизненной». Все эти крайности могут показаться странными нормальному человеку. Однако это только до тех пор, пока тот не столкнется в жизни с людьми, которые часто более кровожадны, чем самые дикие и страшные звери, более ядовиты, чем скорпионы и кобры, более безжалостны и коварны, чем любые чудовища. Учитывая все это, как и то, что «мир в материальном смысле» (как говаривал Иероним) «принадлежит насилию», его поведение и уход от такого мира уже не кажется нам столь необъяснимым.
В христианстве, разумеется, присутствует и чрезвычайно важная сторона – любовь к людям и служение им. Архимандрит Макарий отмечал, сколь заметно контрастировало поведение христиан с поведением язычников в Риме или эллинистическом Египте. «При императоре Максимине случился ужасный голод вместе с моровой язвой, так и те, кто не умирал от голода, погибал от заразы. В то время… попечение и любовь христиан известны стали всем язычникам. Только христиане показали делом сострадание и человеколюбие, постоянно продолжали заботиться и погребать умерших; собирали также из целого города в одно место всех изможденных голодом и раздавали им хлеб. Этот поступок христиан такое произвел действие, что все прославили Бога христианского, а самих христиан признали благочестивыми людьми… Во время жестокой язвы, опустошавшей Александрию при императоре Валериане… христиане показали беспримерные опыты любви к своим гонителям тем, что они только помогали несчастным. Бедствие достигло высшей степени, и нужда во взаимной помощи была самая крайняя. Но язычники не чувствовали в себе никакого сострадания. Каждый из них думал только о себе и собственном спасении. Они оставляли без всякого призрения тех, кто заболевал, – и оставляли не только чужих, но и своих родственников и друзей. Полумертвых выбрасывали на улицы; а мертвые оставались без погребения. Как же христиане смотрели на общее бедствие? Тогда как язычники были в ужасе и отчаивались, христиане спокойно смотрели на несчастье, как на испытание их со стороны Божественного промысла. В пламенной любви к своим несчастным братьям они не думали о себе, а заботились о страждущих, выносили больных на своих руках, а выброшенных мертвых предавали земле и с самоотвержением спокойно подвергали опасности за них жизнь свою. Христиане ходили не только за своими, но и за язычниками, больными и умершими, подвергали себя вместе с ними смерти, так что пресвитеры, дьяконы и лучшие из мирян умирали, и число духовных значительно сократилось в Александрии». Самотверженное отношение к ближним не могло остаться незамеченным. Ведь и Христа любили и почитали за то, что он пострадал за людей. На это же обратил внимание и Гегель (хотя Бердяев пытался уверить, что «философия Гегеля безбожна»): «О двойственности природы Иисуса невозможно забыть. Подобно Геркулесу, который стал полубогом, после того как сжег себя на костре, обожествленный Иисус вознесся только после смерти. Однако если в одном случае алтари воздвигаются только воплощению мужества, герою, ставшему богом, который уже ни с кем не борется и никому не служит, то в другом – алтари и молитвы обращены не только к вознесенному герою; не только воскресший несет спасение грешникам и вызывает их восторг; они поклоняются и тому, кто их учил, кто пребывал среди них и был распят на кресте. Это необычайное соединение и заставляло в течение многих веков бороться и страдать миллионы ищущих бога душ».
В свете сказанного, по мере распространения христианства, возрастала роль могил, святых мощей, разного рода реликвий, образов святых, икон и т. д. Народу трудно обходиться без помощи богов: ведь и язычники поклонялись идолам, образам богов на протяжении многих тысячелетий, если даже не сотен тысяч лет. И было бы величайшим чудом, если бы простой народ вдруг решил отказаться от столь привычного и «надежного» помощника. Характерно, что даже св. Августин вначале высказывался о язычниках как почитателях образов и могил (adoratores imaginum et sepulcrorum). Всякая вера не может существовать сама по себе. Она, как любая материя, нуждается в энергии. Задолго до Будды и Христа всем было «ясно»: нет религии без чуда, нет веры без сказки. Христос исцелял многих больных и убогих: как известно, он, узрев слепого, плюнул на землю, сделал брение из пыли и, помазав им глаза слепому, велел ему пойти и умыться в купальне Силоам. В результате, как известно, слепец пошел, умылся и прозрел. Вскоре культ могил и чудес широко распространился и среди христиан.
Люди – грешны, не могут быть не грешны, но грех – такова природа человека – они хотят (в свое утешение) омыть в чистых водах нравственной, благородной, несокрушимой веры. Могилы, где были захоронены святые, становились некой предметной реликвией, будто бы обладающей чудодейственной силой. Без чуда никак нельзя, ибо чудо толкает к Богу и к Церкви огромное количество людей. Вот и Макар Иванович в «Подростке» Достоевского говорит, что «невозможно быть человеку, чтобы не преклониться; не снесет себя такой человек, да и никакой человек». Так или иначе, даже если он и «Бога отвергнет, так идолу поклонится – деревянному, али златому, аль мысленному». Так уж устроено сие существо.
Поэтому в мифах, в текстах Библии, даже в поэзии, мы зачастую видим примеры такого рода «наглядной агитации». Вспомните хотя бы строки В. Брюсова, обращенные к людям Ассура в храме Бэла:
