после 550 года мы уже почти не услышим о поэтах, скульпторах и строителях, работающих в Спарте.
Оставались только хоровой танец и музыка, ибо здесь торжествовала спартанская дисциплина, а индивидуализм мог раствориться в массе. Отрезанные от торговли с миром, лишенные права путешествовать, ничего не знающие о науке, литературе и философии бурно растущей остальной Греции, спартанцы стали в итоге народом превосходных гоплитов с разумом пожизненного пехотинца. Путешественники восхищались их простой и неприкрашенной жизнью, ревностным ограничением числа полноправных граждан, упорно цепляющимся за любой обычай и суеверие консерватизмом, их прославленной отвагой и жесткой дисциплиной – столь благородными по характеру, столь низменными по цели и столь бесплодными по результату. Тем временем на расстоянии в день пути на тысячах несправедливостей и ошибок афиняне строили цивилизацию с широким кругозором, напряженно деятельную, открытую всем новым идеям, жадную до общения с миром, довольно терпимую, разнообразную, сложную, пышную, изобретательную и скептическую, наделенную богатым воображением, чуткую к поэзии, кипящую и свободную. Этот контраст окрасит и, пожалуй, предопределит весь ход греческой истории. В конце концов духовная узость подкосила силу спартанской души. Спарта опустилась до освящения любых средств на пользу своей цели; наконец, в своих завоевательских аппетитах она дошла до того, что продала Персии свободы, отвоеванные для Греции Афинами при Марафоне. Ее поглотил милитаризм, превратив некогда столь уважаемую общину в ненавидимое соседями пугало. Когда она пала, все были поражены и удивлены, но никто ее при этом не оплакивал. Труднейшей задачей политики является, как видим, установление такого общественного строя, который бы гармонично сочетал скромность, простоту и неприхотливость Спарты с изобретательностью, живым разнообразием, творческой и деловой энергией Афин (если это вообще возможно).
Многие отдавали предпочтение афинскому политическому устройству. Вряд ли в данном случае имеет смысл уходить в глубины афинской истории и описывать приход к власти в качестве басилеев (царей) Меланфа и его сына Кодра (видимо, случилось это событие в конце XII в. до н.э.). Тем более что об этом поведал Геродот. С утверждением царем в Афинах Кодра, храброго воина и искусного военачальника, полис не только прочно встал на ноги, но и смог отбить вторжение дорян. Кстати, Аристотель считал, что именно со времени правления Кодра начинается самостоятельное развитие Аттики. К той же эпохе относят и начало соперничества между Афинами и Спартой (XI в. до н.э.). Заслугой царя стало то, что он сумел создать боеспособную армию, состоявшую из ополчения. Туда призывался каждый боеспособный житель царства с оружием. В то время войско составлялось из тех граждан, достаток которых позволял иметь оружие и служить в армии. Как видите, ситуация в корне отличная от нашей: у нас в России (да и во всем так называемом развитом мире) в армию попадают те, у кого нет средств, кому нечем заплатить не то что за оружие, а иногда просто даже за скромный обед или кров над головой!
Установленные Кодром порядки сформировали соответствующую политическую структуру афинского общества. Тот, кто защищал власть и страну с оружием в руках, нес расходы и жертвовал жизнью, тот и должен был пользоваться правами. Такое было при советской власти: те, кто служил в армии, имел преимущественное право на прием в вузы. Именно в ту эпоху (но когда точно, неизвестно) произошли перемены и в структуре высшей политической власти: в Аттике ввели должность архонта. Он должен был решать текущие вопросы полисной жизни, из полномочий басилея выделили обязанности верховного военного руководителя (полемарха). Царь (басилей) оставался царем. Платон скажет: «Ведь цари у нас были всегда, то ли в силу происхождения, то ли избранные». Тут мы уже видим возникновение института разделения властей. Аттическая правовая мысль совершенствовалась, отвечая тем новым реалиям, при которых приходилось жить и бороться Афинам.
Правовые нововведения имели длительную историю, и мы не будем вдаваться в их детализацию. Скажем лишь, что в 624—623 годах до н.э. архонт Драконт завершил запись строгих правовых установлений полиса и провел их опубликование. Сам он ничего не придумал, но кодифицировал правовые предписания былых времен. Эти «драконовы законы» были довольно суровы, поскольку аттические власти строго требовали от народа соблюдения суровых правил жизни. Однако в одном плане его установления имели вполне определенную направленность, а именно: они служили преимущественно олигархам. В законах четко прослеживается стремление архонта оградить интересы состоятельных земледельцев, т.е. закрепить за богачами право частной собственности. Записанные Драконтом (Драконом) установки в аттической терминологии именовались фесмами, хотя Аристотель в «Политике» называет их законами. Конечно, это был важный сдвиг в правосознании общества, такой же сдвиг, какой происходит сегодня в России, когда все мы учимся действовать уже не внутри системы, где «все вокруг мое», то есть ничье, но когда право на полученное, закрепленное законом становится и вашей собственностью (к сожалению, за исключением прав новых рабов современного мира – ученого, изобретателя, учителя, рабочего).
Поэтому мы не можем не видеть узко ограниченный, враждебный плебею характер данного законодательства. Чего же, собственно, достиг Драконт? Перевел право в плоскость обслуживания интересов довольно узкого клана – то есть клана богачей и крупных земельных собственников. Олигархи времен Драконта сделали все угодные и выгодные им записи в общеполисное законодательство, как они сделали записи в конституцию России (где четко закрепленные права народа на недра, леса, моря и т.д. отсутствуют или обозначены общими и абсолютно ничего не значащими фразами).
Разумеется, древний совет на холме Арея, оставленный из отслуживших свой срок архонтов-олигархов, как пишет Т.В. Блаватская, в большинстве случаев занимал проолигархические позиции. Поэтому в конце VII века до н.э. в Аттике и «развилась безудержная олигархократия». О состоянии того общества говорил и Солон, сын Эксекестиада (635 – ок. 560 гг. до н.э.). Быстрое развитие денежного обращения и сосредоточение средств в руках у олигархов позволило им своевольно толковать экономические уставы и законы Аттики. Правда, Демосфен восхвалял Драконта за полезные афинянам законы, но эта похвала явно носит характер лести, вызванной политэкономическими симпатиями самого Демосфена. Законы Драконта служили узкому кругу лиц и уже по этой причине неизбежно должны были бы встретить сопротивление и осуждение всего общества. Государства и погибают тогда, когда народы перестают отличать дурных правителей или дурные законы от хороших. Свидетельства Солона, Аристотеля и иных авторов позволяют заключить: Драконт заботился прежде всего о правоспособности и преимуществах своего социального круга. Даже то, что Солон и его единомышленники отменили большинство фесм Драконта, указывает на проолигархический характер предписаний законодателя. «Не думая об интересах и правах народа и попирая ряд «отеческих» моральных ценностей, Драконт не понимал реального состояния общества (Афин) и сложного правосознания своих современников». Итогом власти олигархократии стало неизбежное крушение. Хотя сведения о злоупотреблениях в Афинах в конце VII века до н.э. не идут ни в какое сравнение с тем беспределом, который наблюдался и наблюдается в конце XX – начале XXI вв. в России.
Такая правовая и социальная беззащитность населения, произвол олигархов, власть верхов, бандитов, пиратов – все это чрезвычайно ослабляло устои афинского общества, угрожало самому его существованию. Ради чего и во имя чего защищать всех этих бандитов, которые ограбили тебя до нитки?! Губительность и абсолютная порочность подобной власти становилась очевидной как для рядовых политов, так и для наиболее умной и ответственной части политической элиты страны. Поэтому Аристотель и осуждал олигархический строй и господство олигархов. Фактически они привели дело к тому, что «неравенство в одном отношении обусловливает и неравенство вообще: раз существует имущественное неравенство, то из него вытекает и неравенство вообще». Он-то прекрасно понимал, что пустыми речами о свободе, о которой так любят поболтать ныне журналисты и политиканы, делу не поможешь. Раз у народа нет реальных прав, то есть нет мало-мальски приличных средств к проживанию и достойному существованию, рано или поздно жди бунта и мятежа. «Вот каковы бывают первоисточники внутренних междоусобиц, вот где зарождаются мятежи». Вот главные причины и военных переворотов… Собственно, для этого всегда были две главные причины: одни поднимают мятеж, ибо считают, что обделены правами и не имеют ничего из того, что есть, скажем, у богатой части общества (они стремятся к равенству); другие поднимают мятеж по иной причине – имея больше, чем другие, они хотят иметь еще больше власти и денег, т.е. распоряжаться всем в стране
