гармоническое целое».
В том же «Письме к Помпею» он продолжает сравнивать особенности творчества великих историков: «Третья задача историка – обдумать, что следует включить в свой труд, а что оставить в стороне. И в этом отношении Фукидид отстает. Геродот ведь сознавал, что длинный рассказ только тогда приятен слушателям, когда в нем есть передышки; если же события следуют одно за другим, как бы удачно они ни были описаны, это (неизбежно) вызывает пресыщение и скуку, и поэтому Геродот стремился придать своему сочинению пестроту, следуя в этом Гомеру. Ведь беря в руки его книгу, мы не перестаем восторгаться им до последнего слова, дойдя до которого хочется читать еще и еще. Фукидид же, описывая только одну войну, напряженно и не переводя дыхания нагромождает битву на битву, сборы на сборы, речь на речь, и в конце концов доводит читателей до изнеможения». Геродот более умело сочетает дар историка и писателя, хотя Фукидид, возможно, более лаконичен и даже более точен.
Кому же из них отдать венок победителя? Решайте сами. Геродот интереснее, хотя некая отстраненность Геродота меня смущает. Нет даже попытки найти объяснение событиям. Но разве историк – сказочник, что призван развлекать изнывающих от скуки снобов?! Читатель хочет видеть в истории руководство к действию. Для этого нужны определения и оценки, которые мы видим у Фукидида: «Стремление к наживе вело к тому, что более слабые находились в рабстве у более сильных, тогда как более могущественные, опираясь на свои богатства, подчиняли себе меньшие города». Или вот Фукидид объясняет цели военной экспедиции, предпринятой Афинами против Сиракуз (всё четко и понятно, вполне в русле понятий нынешней геополитики). Афиняне послали корабли под предлогом племенного родства, на деле же желая воспрепятствовать доставке хлеба из Сицилии в Пелопоннес, а также предварительно попробовать, нельзя ли подчинить себе Сицилию. Но их авантюра закончилась страшным разгромом. Вот как об этом пишет историк: «Когда весть об этом пришла в Афины, афиняне долгое время не верили тому, будто все так окончательно и погибло, хотя о том с достоверностью передавали именитые воины, спасшиеся бегством из самого сражения. Узнав потом истину, афиняне ожесточились против тех, которые своими речами поощряли их к походу, как будто не они сами подавали голоса в его пользу… Все и везде огорчало их. Страх и сильнейшая паника овладели ими по поводу случившегося. Действительно, как отдельные лица понесли тяжелые потери, так и все государство удручено было гибелью множества гоплитов, конницы и молодого поколения, заместить которое другим у них не было возможности». Кстати, в работах многих древних историков (греков и римлян) заметно влияние Фукидида. Особое внимание уделяет он стилю (хотя временами тот и выглядит несколько архаичным). Он считался образцовым писателем, каким был для ораторской прозы Демосфен или для поэзии – Гомер. Труд его и стал «достоянием навеки», а его примеры стали «источником риторики».
К числу бессмертных отнесем и Плутарха (ок. 46—119 гг. н.э.), знатока литературы, истории и естественных наук. Плутарх принадлежал к состоятельному старинному роду. После обучения в Афинах он избрал карьеру политика и верховного жреца Аполлона Пифийского в Дельфах. Греки считали Аполлона богом пророчеств, в их представлении он как бы владел всей Землей. Напомним читателю, что в истории античный человек видел прежде всего интересное и поучительное развлечение, или, как мы говорим, чтиво. С ее помощью педагоги пестовали юность, а затем на закате дней за исторической книгой многие скрашивали свою старость. Жизнь Плутарха, автора знаменитых «Сравнительных жизнеописаний», – единственная в своем роде… Он побывал в Риме и Александрии, Спарте и Сарде, общался с выдающимися людьми того времени (среди них императоры Траян и Адриан), вел беседы с выдающимися учеными и ораторами. Плутарх проявил себя и мудрым государственным мужем, занимая в родном Херонее высшую управленческую должность архонта-эпонима.
Плутарх был человеком довольно обеспеченным. Это позволило ему заниматься творчеством, не думая о заработке (тогда как Аппиану и Лукиану пришлось «идти в чиновники», чтобы жить и творить). Людей среднего достатка в то время почти не было. Эллада, о которой Лукиан писал, что та «воспитана на сочетании философии и бедности», ушла в прошлое. А если что-то и в состоянии окончательно погубить человечество, так это, по моему глубочайшему убеждению, чудовищное расслоение общества, собравшее на одном полюсе совершенно отчаявшихся, опустившихся и готовых буквально на все бедняков-люмпенов, а на другом – жадных, циничных, пресыщенно-алчных, погрязших в роскоши властных и бесчеловечных тварей. Увы, в эпоху Плутарха Греция и Рим все более напоминали именно такое общество. В этих условиях историку необходимо было найти точку опоры, которая поддерживала бы его дух, служила бы надежной опорой творчества.
Такой точкой опоры стал для Плутарха родной город Хероней, захолустный и мелкий городок. Для фигуры подобной Плутарху он не был тем местом, за которое следовало бы цепляться, тем более что библиотек тут было мало. А историку и писателю нужны книги, ибо они и есть главная его пища. В молодости он учился в Афинах, Дельфы были его второй родиной. Он изъездил всю материковую Элладу, побывал в Александрии и Риме. Известно, что греки – легкий на подъем народ. Они частенько вели жизнь торговцев, путешественников, наемников, космополитов, для которых ubi bene ibi patria (лат. – «где хорошо, там и родина»). Многие черпали из своих путешествий знания, мудрость, радость общения, но жить и работать все же предпочитали на родине. Плутарх до конца жизни был верен родному городу. Поддерживая беотийских поэтов, философов, ученых, воспев Херонею, он основал тут и своего рода филиал платоновской Академии.
Плутарх отстаивал идеалы гражданской общности и полисной гласности, заявляя, что не видит для себя смысла жизни вне общества, вне родины: «Хорошо жить – значит жить в общности». Покинувшие по своей воле отечество как бы отрекаются от него, тем самым обрекая себя на многие несчастья: «Тот, кто ввергает самого себя в безвестность, кто закутывается в темноту и хоронит себя заживо, – похоже, досадует на то, что родился, и отрекается от бытия…» Плутарх в глубине души ненавидел и презирал космополитов, резко осуждал теорию и практику идеологии. Хотя его подход встречал осуждение со стороны некоторых видных историков и писателей, таких как Дион Хрисостом, Лукиан, Элий Аристид и др.
Плутарх был решительным сторонником участия в политике достойных людей. В родном городе он исполнял должность не только архонта-эпонима, но и куда более скромные магистратуры. В 119 году до н.э. он (уже в преклонном возрасте) был назначен наместником Эллады (Евсевий Памфил). Плутарху при первых Антонинах была предоставлена довольно широкая возможность вмешиваться в дела римского управления Грецией. Историк не чурался политики и даже порицал стоиков за то, что те в теории требуют от мудрецов участия в государственной жизни, а на практике избегают участвовать в делах сами. Хотя на словах все они мастера (Зенон, Клеант, Хрисипп), раздают советы, но никто из них никогда не исполнял должности стратега, не вносил ни одного закона, не ходил в совет, не выступал в судах, не сражался за отечество, не участвовал в посольстве. Вместо того они «проводили жизнь на чужбине, вкусив, словно некоего лотоса, покоя, – среди книг, бесед и прогулок». Эту позицию сам историк подтвердил особым трактатом «О том, что философу надлежит беседовать прежде всего с правителями». И все же он умалчивает о своих деяниях во времена близости к большой политике. Тому есть два объяснения: или причина в известной скромности, или результаты его усилий были столь незначительны, что упоминать о них даже не стоило. В последующие века, несмотря на весь прогресс цивилизации, человечество редко позволяло писателю и историку становиться во главе власти.
Пора его жизни пришлась на трагическую эпоху. Греция потеряла независимость, став римской провинцией Ахайей. Правда, Рим был более снисходителен к грекам, чем к другим побежденным народам. Вспомним хотя бы то, как Цезарь поступил с галлами: их вожди были взяты в плен или перебиты, а их мятежный вождь после триумфа 26 сентября 46 года до н.э. задушен. Взяв один из галльских городов, Цезарь приказал отрубить каждому осажденному правую руку. Так что к грекам Рим отнесся, можно сказать, почти дружески. Греки надеялись, что покорившие их римляне вернут стране былое величие, учитывая симпатии к ней Нерона. Филострат даже воскликнул в эйфории: «Нерон даровал Элладе свободу, оказавшись в этом отношении мудрее самого себя, и города вернулись к дорическим и атттическим
