Если же мы всегда ублаготворяли чужих, то почему бы стали обижать близких? Их побуждали к действиям лишь жажда власти, что они доказали, захватив дворец и явившись с вооруженными людьми на площадь: деяние это, жестокое, честолюбивое и преступное, в самом себе несет свое осуждение.
Если же они действовали из зависти и ненависти к власти дома нашего, то покусились не на нас, а на вас, ибо вы эту власть нам даровали. Ненависти достойна та власть, которую захватывают силой, а не та, которую люди достигают благодаря гуманности, добросердечию и щедрости.
И вы знаете, что никогда дом наш не подымался на любую ступень величия, иначе как с вашего общего согласия и по воле этого дворца. Козимо, мой дед, вернулся из изгнания не благодаря силе оружия, а по общему и единодушному вашему желанию.
Мой отец, старый и больной, не мог встать на защиту государства от множества врагов, но вы сами своей властью и вашим благоволением защитили его. Я же после кончины отца, будучи еще, можно сказать, ребенком, не смог бы поддержать величие дома нашего без ваших советов и поддержки. И дом мой не смог бы управлять республикой ни ранее, ни сейчас, если бы вы не правили совместно с ним. Поэтому я не знаю, откуда могла явиться у врагов наших ненависть к нам и чем мы могли у них вызвать сколько-нибудь справедливую зависть.
Но пусть даже мы нанесли им тягчайшие обиды, — продолжал Лоренцо, — и они имеют все основания желать падения нашего, зачем же было нападать на этот дворец? Зачем вступать с папой и королем в союз против свободы отечества? Зачем нарушать мир, так долго царивший в Италии? В этом им нет никакого оправдания. Пусть бы нападали на своих обидчиков и не смешивали раздоров частных с общественными. Ведь теперь, когда они уничтожены, мы попали в еще большую беду, ибо под этим предлогом папа и король напали на нас с оружием в руках, утверждая, что ведут войну лишь против меня и моего дома.
Дай-то бог, чтобы слова их были правдой. Тогда делу можно было бы помочь быстро и верно, ибо я не оказался бы столь плохим гражданином, чтобы личное мое благоденствие ценить больше вашего и не погасить крушением своим грозящий вам пожар. Но сильные мира сего всегда оправдывают свои злодеяния каким-нибудь более благовидным предлогом, вот они и придумали этот предлог для оправдания своего бесчестного замысла.
Однако, если вы думаете иначе, — тут Лоренцо возвысил голос, чтобы все хорошо его услышали, — я всецело в руках ваших. От вас зависит, — продолжал он, глядя поочередно каждому прямо в глаза, — поддержать меня или предоставить своей участи. Вы отцы мои и защитники, и, что бы вы ни повелели мне сделать, я с готовностью сделаю и не поколеблюсь, если вы того пожелаете, войну эту, пролитием крови моего брата начатую, закончить, пролив свою кровь».[4]
Пока Лоренцо говорил, «граждане не смогли сдержать слез», заключил Макиавелли, и единодушно выразили ему свою поддержку.
Леонардо, конечно, узнал об этой речи Лоренцо — либо от отца, либо от кого-нибудь из своих друзей. Во Флоренции в те дни ни о чем другом не говорили. В то самое время, когда Боттичелли расписывал стены таможни фресками, изображавшими сцену казни заговорщиков, Лоренцо Медичи предпринял маневр, достойный его храбрости и предусмотрительности.
Поручив управление городом Томмазо Содерини, он тайно выехал в Пизу. Оттуда он послал Синьории письмо о своем намерении отправиться в Неаполь: «Поскольку преследования врагов наших направлены прежде всего против меня, отдавшись им в руки, я, быть может, сумею принести городу мир».
Между тем войска герцога Калабрийского, герцога Урбинского и папы стали опустошать флорентийскую землю. Флорентийцы пали духом. Один из граждан бросил в лицо Лоренцо Медичи: «Город устал воевать!».
Когда в Палаццо Веккьо читали письмо уехавшего Лоренцо, все плакали, ибо письмо это могло быть последним.
Но в Неаполе король и народ встретили Лоренцо приветливо. Фердинанд Арагонский, пораженный мужеством и умом молодого Лоренцо Медичи, согласился, несмотря на противодействие папы, заключить соглашение с Флоренцией. По этому соглашению, Флоренция и Неаполь обязались совместно противостоять захватническим устремлениям других итальянских властителей.
Лоренцо выехал из Флоренции 1 декабря 1479 года, а в конце месяца, когда он еще находился в пути, не зная, станет ли заложником в руках врага или будет принят, как гость, во Флоренцию вернулся последний участник заговора, Бернардо Бандини.
Вернулся он не по своей воле. Его, крепко связанным, привезли янычары турецкого султана Мухаммеда II, в письме которому Лоренцо требовал выдачи флорентийского гражданина, виновного в государственной измене, учинении побоища и убийства.
От своей матери Лукреции, чей портрет создал Гирландайо, Лоренцо Медичи унаследовал поэтический дар.
Коричневая шапка
— Леонардо, что ты делаешь?
Леонардо дружелюбно улыбнулся. Лоренцо ди Креди, стоя за спиной друга, смотрел, как тот зарисовывает в записной книжке лицо и фигуру повешенного.
Вокруг стояла толпа любопытных. Задрав головы, они глядели вверх. Из одного окна дворца свешивалась веревка, на которой раскачивалось тело Бернардо Бандини де Барончелли, убийцы Джулиано Медичи.
«Коричневая шапка,
жилет из черного атласа,
халат черный стеганый,
куртка голубая,
отороченная лисьим мехом,
воротник куртки бархатный,
рукава черные с красным,
Бернардо Бандини Барончелли. Черные чулки.»
Одного рисунка Леонардо было мало; он подробно записывал, какая на повешенном одежда, какого она цвета.
Лоренцо ди Креди перекрестился—то ли из жалости к Бандини, то ли к Леонардо,
Его друг, с такой любовью писавший голову ангела на картине Верроккьо, сейчас с ледяным, бесчеловечным спокойствием созерцал труп и записывал, во что тот одет, словно повешенный не был человеком и христианином, как он сам.
Леонардо заметил смятение друга и похлопал его по плечу.
— А разве эта казнь не была деянием людей? Художник — наблюдатель природы. Есть внешняя, окружающая нас природа, с ее камнями, растениями, животными, и есть природа скрытая — природа человека. Несколько дней тому назад я видел картину «Благовещение». На ней ангел, благовещая, казалось, готов был выгнать из комнаты мадонну, столь враждебен был презрительный жест его руки. А сама мадонна, испуганная, отчаявшаяся, словно хотела выброситься из окна. Нет, Лоренцо, — продолжал Леонардо, — так же, как бог создал человека по своему образу и подобию, художник создает образы, на которых лежит отпечаток души их творца. Этот повешенный — Бандини, но в своем рисунке я изобразил не
