Ох, нехорошим это пахло!
— Но мне же надо домой. Я не могу, правда.
— Да мы быстро. И подумай, что будет завтра. Что про нас будут говорить.
— Правда… Я не могу.
— Да что с тобой? Ссышь, как всегда? Струсил? Тебе надо домой к папочке, покушать сладенького и сходить на горшок? — проговорил Ронка своим противным, как комариный писк, голоском.
«Ну вот, сейчас они будут тебя оскорблять, а потом побьют. Этим всегда заканчивается».
Пьерини метнул на Ронка зверский взгляд.
— Заткнись! Он не боится! Ему просто надо домой. Мне тоже надо домой побыстрее. — И добавил мирно: — А то бабушка с ума сойдет.
— А что у тебя вдруг дома такое важное? — продолжал гнуть свое Ронка.
— А твое какое дело? Надо значит надо.
— Ронка всегда лезет в чужие дела, — вмешался Баччи.
— Хватит. Оставьте человека, пусть сам решает.
Ситуация была такова. Пьерини предлагал ему два варианта.
1) Отказаться, и тогда они, на миллион можно поспорить, начнут его бить, а когда он упадет, запинают ногами.
2) Поехать с ними в школу и посмотреть, что будет. А быть может все что угодно: они его побьют, или ему удастся сбежать, или…
По правде говоря, всем этим «или» он предпочел бы быть избитым сразу.
Добренький Пьерини испарился.
— Ну? — спросил он жестко.
— Поехали. Только быстро.
— Молнией, — ответил тот.
Пьерини был доволен. Очень доволен.
Говнюк попался. Он ехал с ними.
Прокатило.
Нужно быть полным идиотом, чтобы поверить, что им может быть нужен кто-то вроде него.
«Это оказалось просто. Но лихо мы его провели. Давай, поехали с нами. Мы станем героями. Герои хреновы.
Козел!»
Он пошлет его вешать цепь на ворота пинком под зад. Будет смешно. Неплохо, если Итало увидит, как Говнюк запирает ворота.
За такое отстранят от занятий на неделю, а то и на две.
Ему хотелось заорать так, чтобы этот старый чурбан с кровати свалился. Правда, тогда все пойдет к черту.
Этот дурак Баччи ехал теперь рядом и делал ему заговорщические знаки.
Пьерини пригвоздил его взглядом.
А если он не захочет идти вешать цепь?
Он улыбнулся.
«Как же. Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы он только сказал, что не хочет этого делать. Вот тогда мы повеселимся».
Он подъехал к Говнюку:
— Это будет просто шутка.
И Говнюк согласно кивнул своей говенной головой.
Как же он его презирал!
За эту манеру затравленно кивать.
У него появлялись странные желания. Жестокие. Да, ему хотелось взять Говнюка за его жалкую головешку и размозжить ее об стену.
Тем более что он со всем согласен.
Если ему сказать, что его мать последняя шлюха и ее трахают в зад все проезжие водилы, он кивнет: «Да, да, моя мать известная шлюха». Морони было все равно. Он ни на что не реагировал. Он был хуже, чем эти два придурка, которые за ним таскаются. По крайней мере жирный Баччи не позволял садиться себе на шею, а Ронка его все время забавлял (а с чувством юмора у Пьерини было неважно).
А руки у Пьерини чесались его побить из-за этой мелкой выскочки.
«Морони в школе всегда молчит, на уроках гимнастики не играет с остальными, словно парит над землей, и он никто. Ты не никто, ты тут самый последний, понял?»
Только такая самоуверенная потаскушка, как Глория Челани, девочка Я-знаю-лучше-всех, могла иметь такого…
«Парня?»
…друга. Эта парочка все делала, чтобы никто ничего не заметил, но Пьерини понял: они встречаются или что-то вроде того, в общем, что они друг другу нравятся и, может, даже трахаются.
История с Глорией Я-знаю-лучше-всех для Пьерини была как кость в горле.
Иногда он просыпался по ночам и не мог больше заснуть, все думал об этой девице. Эта мысль точила его как червь и выводила из себя, а когда он выходил из себя, он мог такое натворить, что потом сам бы раскаялся.
За несколько месяцев до того Катарина Маррезе, уродина из третьего А, устраивала в субботу после обеда праздник у себя дома — у нее был день рождения. Ни Пьерини, ни Баччи, ни Ронка туда не пригласили (Пьетро, по правде говоря, тоже).
Но разве нашим красавцам нужно приглашение, чтобы явиться на праздник?
По такому случаю Пьерини даже позвал с собой Фьямму, оказав честь этому шестнадцатилетнему микроцефалу с характером и IQ питбуль терьера. Этот слабоумный, разгружавший ящики в супермаркете «Coop» в Орбано, ржал как ненормальный, стреляя из пистолета по уткам и любой другой живности, имевшей несчастье встретиться на его пути. Однажды ночью он залез во двор Морони и выстрелил прямо в лоб ослу, потому что накануне вечером посмотрел по телевизору «Список Шиндлера» и влюбился в белокурого нациста.
В качестве извинения за то, что пришли на праздник без приглашения, они принесли подарок.
Дохлого кота. Большого полосатого котища, которого нашли раздавленным на Аврелиевой дороге.
— Прикинь, если бы он так не вонял, Маррезе могла бы сделать себе из него шубку. Ей бы пошло. Но и так сойдет: вонь от кота смешается с вонью Маррезе и получится новая вонь, — сказал Ронка, изучая труп.
Когда все четверо вошли, обстановочка была просто офигительная. Полумрак. Стулья у стен. Какая- то убогая музычка. И парочки, танцевавшие и обжимавшиеся.
Прежде всего Фьямма сменил музыку: поставил кассету Васко Росси. А потом пошел танцевать, один, посреди гостиной, но это еще куда ни шло, если бы он не вращал над головой котом как дубиной, попадая по тем, кто оказывался в зоне досягаемости.
Не удовлетворившись этим, он стал задирать всех парней, а Баччи и Ронка тем временем набросились на картошку, пиццу и напитки.
Пьерини сидел в кресле, курил и с удовольствием наблюдал, как его дружки помогают остальным развлекаться.
— Молодец. Всех недоумков собрал.
Пьерини повернул голову. На подлокотнике его кресла сидела Глория. На ней были не привычные джинсы и майка, а красное короткое платьице, которое ей чертовски шло.
— Ты ведь без них не можешь, правда?
Пьерини сидел как дурак.
— Могу, конечно…
