исполнение. Для того, чтобы наказать строптивую мерзавку как следует — он приказал оставить хлыст на всю ночь в слабом растворе соли. Теперь он причинит посмевшей его оскорбить женщине настоящие мучения. Пятьсот плетей! Такое не вынесет даже самый крепкий из воинов — но они знают это. Как только женщина потеряет сознание от боли — они отвезут ее в больницу и подождут, пока ее раны не зарубцуются. Как только они зарубцуются — они снова начнут ее наказывать плетью, пока она не потеряет сознание. Наказание в пятьсот ударов растянется на год а то и больше и все это время она будет чувствовать боль, только боль и ничего кроме боли. Когда все будет кончено — она будет так изуродована, что родителями придется установить награду в несколько миллионов долларов, чтобы выдать ее замуж, а страх — она будет чувствовать до конца жизни.
Мулла взял почтительно протянутую короткую плеть, взмахнул ей и почувствовал знакомое возбуждение. Низенький и толстый, он не вызывал у девушек ничего кроме насмешек и ни одна из них — не подарила бы ему свою благосклонность без денег. Потому то он и пошел в религиозную полицию, карать разврат и порок. И своей ревностью в выполнении священного долга — заслужил право быть экзекутором всей Джидды…
— Все готово, эфенди… — поклонившись, сказал один из подручных — женщину привезли, люди собрались.
— А журналисты? — жадно осведомился мулла — много там журналистов?
— Столько, что он дрались за место, чтобы снять получше.
Мулла сладострастно улыбнулся.
— Тогда пошли…
Место для экзекуций в Джидде представляло собой площадь, на которой всегда не хватало места — люди любили кровавые зрелища. На ней исполняли два вида приговоров — порка и обезглавливание. Обезглавливание было высшей мерой наказания в Саудовской Аравии, приговор приводился в исполнение мечом. Мулла решал, кому и как умереть — палач был опытным и мог снести голову с одного удара — а мог растянуть наслаждение минут на двадцать. Несколько неточных ударов, каждый из которых калечит приговоренного, но не убивает. Иногда мулла брал от родственников казнимого деньги за то, чтобы все свершилось быстро и без мучений. Иногда — если казнили человека, который по какой-то причине вызывал у муллы неприязнь — мулла просил палача задержаться, не торопиться и сладострастно смотрел, как на нагретые солнцем камни брызгает густая, почти черная кровь.
Но сегодня — экзекуция была особенной. Жертву хорошо знали в городе — одна из первых красавиц, светская львица. Тем нагляднее будет урок.
Мулла вышел из автомобиля — скромного белого седана — и протолкался через толпу, когда палачи уже собрали необходимое приспособление. Это было что-то вроде треугольной пирамиды, раньше она была из дерева, но недавно во время одной из экзекуций оно развалилось и пришлось изготовить новое, уже из строительной арматуры. Новое было не в пример удобнее — оно не сколачивалось каждый раз гвоздями, а собиралось на винтах и шарнирах, а там, где должны были быть привязаны руки и ноги наказываемого — были удобные скобы, раньше приходилось вбивать гвоздь, чтобы зацепить веревку. Женщину еще не привели.
Мулла несколько секунд помолчал, словно собираясь с мыслями. Десятки объективов были направлены на него.
— Мы собрались здесь — сказал он — чтобы привести в исполнение приговор шариатского суда в отношении Карины Аль-Максуд, дочери нашего народа, забывшей его обычаи и погрузившейся в пучину разврата и порока. В то время, как лучшие из сынов нашего народа идут на джихад и принимают шахаду, чтобы встретиться в раю с теми, кто принял шахаду до них — эта проститутка танцевала голой перед неверным и отдавалась ему до брака! Перед британцем, сыном собаки, одним из тех, кто угнетает, и порабощаем мусульман! И когда мы застали ее за сим неблаговидным деянием — она не раскаялась и не смирилась — а британец едва не убил одного из правоверных, присланных мною чтобы остановить этот мерзкий харам!
Мулла благоразумно умолчал о том, что шариатский суд побоялся связываться с британским военнослужащим из отряда особого назначения и принял гнусное решение отыграться на женщине. Мулла умолчал о том, что британец не едва не убил одного — а убил одного и оставил инвалидами двоих религиозных полицейских. Мулла так же умолчал — в чем, по его мнению, должно было проявиться раскаяние Карины аль-Максуд…
— Вот эта блудница, заблудшая дочь нашего народа!
С этими словами подручные муллы вытащили из стоящего у эшафота фургона молодую женщину, одетую во что-то, напоминающее грязное рубище, с покрытой головой. Двое подручных палача протащили брыкающуюся молодую женщину к эшафоту а третий — принялся привязывать ее за руки и за ноги к станку.
— Приговором шариатского суда этой блуднице предписано пятьсот ударов плетью с тем, чтобы она очистилась и вернулась в мусульманскую веру. Приговор будет приведен в исполнение немедленно…
С этими словами — один из подручных муллы передал ему плеть, а второй — резким движением разорвал одеяние на спине привязанной так, что она стала видна вся, от шеи и до длинных, загорелых ног. Кто-то ахнул, последовал шквал вспышек, работали камеры. Здесь было много журналистов из западных стран. Уже через пару часов — эти кадры увидят жители многих стран запада — как наглядное и безусловное подтверждения мракобесия и безумия, которым охвачена эта страна.
Мулла размахнулся и ударил, оставив на золотистой коже женщины алый рубец. Потом еще раз и еще. Каждый раз после удара он тяжело отдыхивался — но прорубить кожу, чтобы причинить настоящую боль он не мог — сил не хватало. Осознав это, он передал плеть одному из своих подручных, который был намного сильнее, чем он, толстый и коротенький служитель истинной веры. Подручный с потягом ударил женщину — и она взвизгнула как собака, которой сломали лапу. Подручный ударил еще раз — и женщина закричала. Мулла улыбнулся — и принялся расхаживать у эшафота, громко читая суры из Корана. Но даже они не могли заглушить крики несчастной.
Женщина оказалась крепкой — только после пятидесяти двух ударов, исполосовавших ее всю, потеряла сознание. Мулла сделал знак, чтобы ее отвязали и погрузили в карету скорой, уже ждущей своего часа, а сам повернулся к фотокамерам, чтобы произнести назидательную и полную смысла речь и тут…
И тут мулла наткнулся на взгляд из первых рядов толпы, взгляд, который вызвал у него оторопь. Потому что так мог смотреть лишь белый человек, хозяин. Суровый и непреклонный взгляд, почти немигающие, черные глаза — взгляд охотничьего сокола. Этот взгляд принадлежал мужчине в белом гражданском костюме западного покроя — но пиджак был выполнен скорее в виде френча, чем обычного пиджака. Мужчина был сух в кости, чуть выше среднего роста, темен лицом. Его коротко подстриженные черные волосы и аккуратные офицерские усы серебрились сединой, на голове ее было больше, в то время как усы были почти черными лишь с одинокими серебряными нитями. Мужчина не отрываясь смотрел на него, как бы бросая вызов — и мулла в душе почувствовал липкий, неприятный страх, какой он чувствовал перед белыми кяффирами из военных. Именно потому — он так страстно говорил об американских оккупантах на проповедях.
Назидательная речь муллы получилась неуверенной и скомканной.
Вернувшись с экзекуции домой — мулла почувствовал себя не в своей тарелке, этот хищный как у сокола взгляд преследовал его и не давал покоя. В его стране — так не смотрели даже шейхи. Такой взгляд — был у свободных людей, которые с детства росли, не ведая страха ни перед людьми, ни перед Аллахом. Взгляд кяффиров, он встречался у иностранных офицеров, дипломатов и бизнесменов. Взгляд людей, судьба которых — в руках их самих, а не в руках Аллаха. Но этот человек не был ни белым, ни американским офицером — при этом у него был именно такой взгляд.
Примерно в это же самое время — четыре одинаковых черных Шевроле Субурбан подъехали к воротам виллы, в которой жил мулла Абдалла. Все машины были совершенно одинаковыми, на них даже не было номеров. Только небольшой зеленый флажок с шахадой на двери каждого. Знающие люди — боялись
