Норвегии считают Финмаркен и Тромсё самыми бедными провинциями.
— А мы за них воюем, — говорил Сёдерстрем. — Это родные места, нашими предками освоены, отцами обжиты. И мы изгоним бошей с этих земель и вод, будем жить без чужестранного правления.
Днем 6 октября лодка подошла к цели. В перископ осмотрели берег, выбрали место, где удобнее высаживать разведчиков.
Лодка в трех-четырех кабельтовых от берега легла на грунт. Над головой нависла тридцатиметровая толща воды. Стали ждать вечерней темноты.
Время подошло близко к полуночи, когда снялись с грунта, всплыли в позиционное положение, приблизились к берегу на полтора-два кабельтова. Ближе подходить было рискованно: под водой у берега много рифов.
На мостик поднялись командир лодки и руководитель высадки старший лейтенант Малышев. Всмотрелись в берег. Кругом все спокойно, на море ни огонька, ни проблеска.
Бушевавший накануне шторм утихомирился, волны уже не вздымались высокими гребнями, а увалами плавно катились одна за другой. Море у Нордкина редко бывает тихим, а в зимнюю пору тем более. Даже в штиль оно покачивается, ходит потоками.
Отдали команду начать высадку.
Переправщики и краснофлотцы с подлодки вытащили понтон весла, подсоединили шланг от воздушной магистрали, в мгновение его заполнило воздухом до полной упругости. Через дверь рубки потекли на палубу подаваемые по трапу центрального поста ящики, тюки, банки, рюкзаки…
На понтон первыми спустились переправщики, просунули в уключины весла, за ними сели на груз разведчики с накинутыми на плечи рюкзаками аварийного запаса, радиостанциями и небольшим комплектом питания к ним.
Через сорок минут вернулись за второй партией груза. Агафонов доложил Малышеву, что все доставлено благополучно. Лодку дрейфом немного отнесло от берега, командир приказал подойти поближе. Понтон загрузили для второго рейса. В два часа ночи Агафонов, Антонов, Пшеничный и Григоращенко причалили к лодке.
На берегу виднелись знакомые силуэты. Лодка развернулась и, набирая ход, пошла на назначенную ей позицию.
Полуостров Нордкин принял на свой северо-западный берег новую группу разведчиков. Берег был пустынный, безлюдный, лишь в нескольких километрах к югу находился маленький хуторок.
Береговые скалы круто сбегали к воде, только у самой ее кромки виднелась узкая полоска накатанной гальки да отполированных валунов. Но и она полностью обнажилась только при отливе.
Поднялись метров на тридцать. За сплошным снежным покрывалом в ночном мраке не угадывались ни впадины, ни бугры. Снег уже довольно глубокий, почти до колена. Наткнулись на ущелье, от него до береговой обсушки недалеко, метров семьдесят пять. С моря это ущелье не видно, а из него обзор хороший. Выбрали его себе для становища.
Немножко передохнули и спустились обратно к морю, чтобы переносить груз наверх. Хотелось успеть все сделать до рассвета. Управились ко времени.
После завтрака стали обустраивать свой лагерь на открытом берегу. По нескольким местам спрятали груз, разложили запасы так, чтобы использовать кладовушки одну за другой по очереди. Поставили палатку из двойного брезента с двойным пологом, вроде тамбура-сенцев. Жилье получилось довольно сносное.
Разожгли керосинку, приготовили себе горячий обед, после основательной работы на воздухе с аппетитом поели.
Пошли выбирать место для радиопередач. От убежища ввысь поднимался прибрежный горбатый увал. Лучше всего было добраться до самой его вершины, чтобы радиоволны не упирались в гранитную преграду. До базы не близко — по прямой 320 километров. На макушке высоты стоял тригонометрический знак, а возле него виднелось небольшое озерцо со стекающим вниз ручейком. Из него и стали брать воду для питья.
Точка для радиопереговоров подходящая, но каждый раз подниматься сюда тяжело, работать приходилось на ветру, дующем то с одной, то с другой стороны.
Только на четвертые сутки, 12 октября, радиоволна одолела горы и море, прозвучала в наушниках дежурившего на приемном пункте радиста. Тот передал, что командование довольно, желает удачи. База узнала, что новая точка разведчиков приступила к делу.
Сёдерстрем и Даль вернулись к своему жилищу. Сидевший на вахте Юппери сказал, что недавно подводная лодка в четырех милях севернее мыса Сверхольтклубб потопила транспорт примерно на 8 тысяч тонн водоизмещения.
На берег море выбросило мясо, масло и много других продуктов. Жители соседнего Кьелле-фьорда существенно пополнили свой паек: ведь мясо и масло по карточкам почти не выдавалось.
В следующий сеанс связи сообщили об этом на базу. Какой-то подводной лодке штаб засчитает боевой успех.
После первого донесения сообщения о вражеских конвоях, отдельных судах и кораблях пошли часто. Ни одно судно, плывшее днем, не проходило незамеченным. Ночью вахту над морем не несли: видимость скверная, да и для круглосуточной вахты сил и времени у них не хватало.
Через три дня Сёдерстрем пошел обследовать соседний Окс-фьорд, там небольшое селеньице. К одному из его жителей у Сверре было рекомендательное письмо от Альфреда Халвари.
Хозяин дома принял Сёдерстрема гостеприимно.
Когда разговор наладился, Сверре передал Альфу Сагену письмо. Тот прочитал, некоторое время помолчал, потом спросил:
— Так зачем же прислал тебя ко мне Альфред?
— Он мне сказал, что ты человек надежный, бываешь в других местах да и знаешь немало. Вот и хотел, чтоб ты мне посодействовал.
— А в чем я могу быть полезен?
— Я здесь гость не случайный. Мы боремся за освобождение Норвегии от фашистов. А тебя я хочу просить о помощи.
— Я так и подумал. Появился ты здесь не с моря, в эти дни рейсовый бот не приходил. Значит, пришел по суше, с гор. А мы даже к соседям в Мехавну и в Хьелле-фьорд по суше не ходим, у нас не принято пешком мерить горы и тундру. Раз пришел с той стороны, я сразу смекнул — неспроста.
— Выходит, мне и уговаривать тебя не надо.
— Я немцев не жалую. Мы без них жили спокойно, рыба наша везде спросом пользовалась. Они пришли, и все стало хуже. Ловим в основном только в фьорде, все сверх того, что нужно для семьи, обязаны сдавать скупщику. Никуда свободно не пойдешь, не поедешь, везде нужен пропуск. Всем правят теперь члены Нашунал самлинг. Снабжение по карточкам. Одежду и обувь не можем купить вот уже два года.
— Ты рассказываешь убедительно. Вот и помоги нам скорее уничтожить этот порядок.
— Легко говорить — помоги. Я ведь знаю, что за это бывает. Немцы за такие дела карают строго. Сколько нынче летом людей расстреляли в Берлевоге, не меньше на Арнее. В тюрьмы посадили женщин, подростков. — Саген нервничал, руки его тряслись, губы дрожали.
— Вот и будем избавляться от фашистов…
— Об этом не только сказать, подумать страшно. Вы где-то за морем, когда придете — неизвестно. А немцы тут, рядом. Они вас ждать не станут, узнают — иди под пулю.
— Если делать все с умом, не узнают. Мы к тебе ходить не будем. Место встречи выберешь сам.
— Нет. Не хочу рисковать ни собой, ни семьей, ни соседями. И тебя прошу уйти отсюда.
Альф Саген говорил, что норвежцы сильно напуганы зверствами фашистов, расстрелами жителей прибрежных селений, страх поселился в их душах, друг друга боятся. Он и за свою семью очень обеспокоен: если узнают, кто приходил к нему и зачем, горя не миновать. Альф обещал, что никому ни слова не скажет о визите Сверре, но было бы лучше, чтобы этот приход стал первым и последним.
Помолчали. Альф провел гостя в соседнюю комнату. Там у него была столярная мастерская. Альф изготовлял домашнюю мебель, разные поделки из дерева, рамы и двери. Этим он кормился. Но теперь, в военное время, главным источником дохода становилось рыболовство.
