Прощайте, мама и папа. Воспоминания

Итак, я был там и сидел прямо над подиумом, когда он произносил речь, отчасти воспроизведенную раньше. Оглядываясь назад и вспоминая этих двух потрясающих людей, я должен признать: это правда, кровь отцов быстро бежала по их жилам.

Глава 16 Это будет по-настоящему скучно

Дом в Форт-Лодердейле был арендован до середины января, однако книга о Рейгане все еще не была написана, а январь в Коннектикуте — это январь в Коннектикуте, поэтому я попытался уговорить папу, чтобы он остался во Флориде. Однако он был непреклонен насчет возвращения, и теперь мне кажется, что он рвался умереть дома. При всем моем благорасположении к Солнечному Штату, когда придет мое время, я тоже не хочу умереть там. Провести там старость — пожалуйста, но чтобы Старуха с косой застала меня на поле для гольфа или в роскошных апартаментах… «Я хочу, чтобы смерть застала меня за посадкой капусты», — писал Мишель де Монтень. А вот умереть, например, в Форт-Лодердейле, в этом есть что-то — как сказал бы папа — contra naturam.[51] В «Как важно быть серьезным» каноник Чезюбл, узнав, что некто умер в Париже, неодобрительно произносит, мол: «В Париже? Боюсь, это не от большого ума». Граждане Новой Англии, выросшие, как мы, на горячих летних полях и вблизи замерзающих озер, горячо привязаны к смене времен года. В Коннектикуте была зима, и мне кажется, папа хотел быть на родной земле, когда придет его время. И его время пришло.

Не только его время — но и его близкого друга Вана Гэлбрайта. Они встретились на выборах в 1948 году в Нью-Хейвене и оставались друзьями шестьдесят лет. Три океана они пересекли вместе (и со мной), поддерживали друг друга в беде. Вану пришлось особенно тяжело, он потерял двух дочерей, причем одна, Джули, была совсем малышкой шести лет. Папа все сделал, чтобы Рейган назначил Вана послом США во Францию. Ван — родившийся в Огайо, красивый блондин, загорелый, со сломанным носом, футболист из Йеля, морской офицер, сотрудник ЦРУ, банкир с Уолл-стрит — был веселым хладнокровным воином и совершенно необычным дипломатом. От него социалистическое правительство Франсуа Миттерана страдало изжогой больше, чем от дюжины улиток. Вы знаете, что Ван сделал вчера? Об этом все говорят. Нет, надо же. Шульц собирается надрать ему задницу, так он взбешен. Пребывание Вана в Париже напоминало «Американца в Париже» в «День Шакала». У него был редкий дар превращать любую неприятную ситуацию в забавную. И, естественно, он был единственным человеком, которого можно было простить, если он будил вас посреди океана в два часа ночи, чтобы стоять вахту. Кристофер, хорошая новость. Тебе все равно пора просыпаться. Я любил его. Все любили его. Прежде мне не приходилось терять друзей. И могу только догадываться, что эта потеря значила для папы.

Он вернулся домой. От его вида я пришел в ужас. Папа едва передвигал ноги. Удушье стало таким, что он вдыхал кислород без прежних предварительных диалогов в духе Сократа, в какую дырку лучше засовывать трубку. За столом он низко склонялся над тарелкой и, как правило, засыпал над ней. Мы поднимали его наверх, а потом едва я намеревался заснуть, как звонил междукомнатный телефон. Ему захотелось молочно-шоколадного коктейля. Естественно, он получал свежесмешанный коктейль, а покончив с ним, требовал пива. После пива — карамель с арахисом. И я постоянно задавался вопросом, не посадят ли меня в тюрьму за то, что я по ночам снабжаю диабетика категорически запрещенными продуктами? Мы были свидетелями того, как Кристофер Бакли сознательно подавал молоко с шоколадом и пиво покойному кумиру консерваторов Уильяму Ф. Бакли…

— Папа, думаешь, тебе надо все это поздно ночью? У тебя ведь диабет, ну и…

— Это вкусно. Дай немного.

(Похлопывая меня по значительно выросшему животу, он считал, что его худоба говорит об умеренности.)

— Ох, нет и нет. Ха. Посмотри на меня, Джабба Хат.[52]

— Кто?

— До смешного тучный персонаж из… Не важно… А теперь больше всего на свете мне хочется молочно-ромового пунша.

Мы признаем подсудимого Кристофера Бакли виновным.

В пятидесятых годах мама с папой устроили в Стэмфорде прием для сотрудников «Нэшнл ревю». Папа взбивал молочно-ромовый пунш. Я помогал ему. Никто не должен был терять время даром. Рецепт был простой: одна кварта молока, одна кварта рома, одна кварта сливок. Ради вкуса папа мог опорожнить туда же целую (большую) бутылку ванили. Воздействие этого молочного эликсира на консервативное движение было в высшей степени стимулирующим. На фотографии папа запечатлен исполняющим на всю мощь «Мессию» Генделя. Ко времени, когда зазвучала финальная триумфальная аллилуйя, все консерваторы уже впали в коматозное состояние. Странно было другое — как они добрались домой живыми? В этом случае история сложилась бы иначе. Интересно, как?

Папа творил странные вещи, например, он принялся вставать в два часа ночи и отправляться в душ, потом одеваться и поднимать беднягу Джулиана, требуя завтрак. Сдержанный и привыкший ко всему за долгое время, Джулиан даже помыслить не мог, не то чтобы сказать его светлости: «Сейчас два часа ночи, мистер Бакли, но если вы все равно хотите свой завтрак, я сейчас принесу его». В этих сценах, несомненно, было нечто комическое, когда папа, съев завтрак и объявив о своем намерении отправиться в кабинет, смотрел в темное окно и наконец-то замечал, что на часах всего три ночи.

Однако все остальное не было забавным. Однажды ночью, когда я спал в своей комнате, меня разбудил необычный звук. Скрестив ноги, папа сидел перед включенным телевизором и DVD-плеером. Сервер его компьютера, громоздкого напольного сооружения, был перевернут, кресло тоже. Запястье распухло, кожа была рассечена. Температура стояла почти полярная. Он поставил рычажок отопления на пятьдесят два градуса. Руками он делал некие пассы над плеером и кнопками на телеящике.

— Папа, что ты делаешь?

— Хочу, чтобы стало теплее.

Я попытался уложить его в постель и накрыть одеялом.

— О, спасибо. Спасибо. Так намного лучше.

На другой день я повез его в больницу. Запястье было сломано. Однако он ничего не помнил о предыдущей ночи. Ничего. Итак, настало время поговорить.

Папа, я боюсь, что в следующий раз ты сломаешь себе ногу, таз или еще что-нибудь. Если это случится, мне не надо тебе объяснять, как это будет скучно.

Я тщательно подбирал слова. Папа говорил «скучно», когда другие имели в виду «катастрофу», «большое несчастье» или даже «трагедию», соразмеримую с землетрясением. Если shee-it было у него ярко выраженным аккордом, то слово «уныние» — уменьшительным эквивалентом. Однажды, когда мы на паруснике пересекали океан, то оказались без пресной воды в тысяче миль от суши, и он назвал наше положение «немного скучным». Если и вам, чистя зубы, придется полоскать рот апельсиновой фантой, вы с ним согласитесь.

Если он добавлял усилитель «по правде говоря» или «чертов» (он выучил английский, свой третий язык, в возрасте шести лет в лондонской школе), то имелись в виду массовое заражение вирусом Эбола или незамедлительная атака советских ядерных ракет. Так что я думаю, сочетание «настоящая скука» имело значение «месяцы и месяцы в больничной палате с сестрой Ратчед, и никаких полночных коктейлей и пива».

Он посмотрел на меня и согласился: «Да, это будет по-настоящему скучно».

Пару ночей спустя опять раздался треск — очень громкий, — и мне пришлось переносить его на кровать. Ясно было, что близится время дневных и ночных сиделок. (Немного раньше я рассчитал их.) И тогда, едва сиделки появятся, ни у меня, ни у Дэнни не будет возможности помочь ему покончить с его