Абрамова? Не знаю, не знаю... Жукова? Я первый буду против... Дима Биленкин сам не пойдет, ему здоровье дороже... Парнов? Ну, не знаю, не знаю... А Мишка Емцов с ума спрыгнул на религиозной почве...
– Да почему? Неделю назад пил я с Емцовым.
– Правда? – Аркадий Натанович обрадовался.
Он уже вынул челюсть, чтобы не мешала. Ни одного зуба – память ленинградской блокады. И надымили мы смертельно. «Коньяк за тобой. Принесешь в следующий раз. Мне, что ли, стоять в очереди?»
12
Заговорили о монахе Игнатии.
Не могли не заговорить, потому что это Камчатка.
Ее вулканы дымят в повести «Извне». Отсюда Иван Козыревский (в монашестве Игнатий), упомянутый, как это ни странно, шотландскими профсоюзными поэтами, уходил на северные Курилы. Авантюристов в XVIII веке было много. В 1711 году Иван Козыревский действительно принимал участие в убийстве казачьего головы Владимира Атласова. А на острова бежал от наказания, а вовсе не из исследовательского интереса. Скорее всего и в монахи постригся по той же причине.
Но не раскаялся.
В 1720 году монах Игнатий в Большерецке на постоялом дворе не ко времени повздорил с каким-то служилым человеком, укорившим его в том, что прежние приказчики на Камчатке пали от его рук. «Даже цареубийцы государствами правят, – ответил дерзкий монах, – а тут великое дело – прикащиков на Камчатке убивать!» Отправляя в Якуцк закованного вжелеза Игнатия, управитель камчатский писал:
Но Козыревский выпутался из беды.
Даже одно время замещал архимандрита Феофана в Якутском монастыре.
Только в 1724 году, когда начали ревизовать сибирские дела после казни известного сибирского воеводы Гагарина, вновь всплыло дело об убийстве Владимира Атласова. Впрочем, и на этот раз Козыревский бежал из-под стражи. И незамедлительно подал в Якутскую приказную избу челобитную, из которой следовало, что-де знает он короткий путь до Апонского государства. Даже явился к капитану Берингу, начинавшему свои знаменитые экспедиции, но не понравился капитану Шапнбергу. Был беспощадно выгнан батогом. Опасаясь ареста, отправился с партией казачьего головы Афанасия Шестакова на северо-восток Азии –
В
Но опять всплыло дело об убийстве приказчиков на Камчатке.
Убиенный Владимир Атласов не хотел оставить злодеяние безнаказанным.
На этот раз за нечестивого монаха взялись всерьез. По приговору Сената Игнатий был
– Все отребье мира! – торжествующе сказал Стругацкий. – Кому, как не тебе, написать об этом самом брате Игнатии? Сколько ты сапог стоптал на островах? Ты даже похож на Козыревского – длинный, к авантюрам склонный. Сколько раз советовал тебе Гиша связывать фантастику с тем, что ты уже видел. Сколько раз я тебе говорил, пиши про своих курильских богодулов...
– Я написал. И где теперь тираж «Великого Краббена»?
– Или про сахалинских бичей... Или про девиц на сайре...
– А где теперь тираж книги «Звездопад»?
– Или про путь в Апонию. – Он меня не слышал. – Ты же ходил по океану. Чуть-чуть не достал до острова Мальтуса. Свободно читаешь морские карты, таскаешь сорокакилограммовый рюкзак, умеешь разжечь костер под ливнем. И в рабочих у тебя ходили убивцы. Козыревский – это твой герой!
13
Розы вьющиеся, чайные, всех цветов.
Тропическая духота. Влажно сердце заходится.
Русская речь с неправильными оборотами. В Дурмени даже русские писатели хитро говорят.
Сова ухает.
Голос бухарского еврея.
Меймонда: Царице города Рея – Саидабегим! Предлагаю впредь перед каждым молением произносить мое имя, выпустить монеты с моим именем, платить мне налоги. В противном случае я силой опустошу, ограблю, сожгу, превращу в прах твой цветущий город. Великий султан Махмуд сын Себук Тегина Газнави!
Саидабегим (возмущенно}: Султан Махмуд ежегодно ходит на Индию, он решил теперь напасть на нас! (Помолчав, гордо): Пойдите и скажите султану Махмуду: в ту пору, когда был жив мой муж, я всегда опасалась нашествия султана Махмуда на город Рей. Но теперь, когда моего мужа нет в живых и господствовать приходится мне, я чувствую глубокое облегчение. Ведь если жестокий султан Махмуд нападет на мой город, я не сдамся, я прикажу драться. И последствия этой войны могут оказаться двоякими. Ведь одно войско обязательно потерпит поражение. Тогда, если победит мое войско, я заявлю на весь мир, что победила самого султана Махмуда, раньше победившего сто стран. Если же победит султан Махмуд, ему нечем будет похвастаться. Разве победа над женщиной приносит славу? Все только и скажут, пожав плечами: вот султан Махмуд победил женщину.
Синие горы, синее небо.
До Кабула от Дурмени ближе, чем до Хорезма.
Бухарский еврей Арон Шаломаева взял себе красивый псевдоним – Фидои. Но в писательский билет глупая секретарша, конечно, вписала – Фидон. Имя как бы еще сохранило философский оттенок, но приобрело туповатую азиатскую насмешку. Интересно, в Тель-Авиве, куда укрылся в конце концов Арон Шаломаев, указанная пьеса ставится под псевдонимом Фидои или Фидон?
Владимир Сергеевич
А поэта Ким Цын Сон в быту называли Владимиром Сергеевичем.
Он был крупный, круглоплечий, как сивуч. Широкое лицо, как в шрамах, в морщинах. В Южно-Сахалинске Владимир Сергеевич жил на улице Космонавта Поповича. Когда я появлялся в доме, Ким Цын Сон встречал меня словами: «Хозяин пришел!»
Но хозяином был он.
Я просто переводил стихи, которые мне нравились.
Стихи не могли не нравиться, потому что Ким Цын Сон был настоящий поэт.
Писал он по-корейски, вырос в Средней Азии, говорил на русском – Россия любит все перемешивать. Невозможно адекватно переложить на чужой язык графику иероглифа, ведь в самих его начертаниях скрыт особый смысл. Но можно передать интонацию.
С четырех лет (родился он в 1918 году) без отца, с десяти – без матери.
Я узнал об этом уже после смерти Владимира Сергеевича – от Зои Иннокентьевны, его вдовы. Вырастила будущего поэта родная тетка. Учился в корейской школе, с четырнадцати лет начал зарабатывать на жизнь. В 1937 году разделил судьбу всех других дальневосточных советских корейцев. Сейчас мало кто помнит постановление СНК СССР, ЦК ВКП(б) от 21.08.37 за № 1428—326
Окончив иностранное отделение Кзыл-ординского пединститута (как бы чудо произошло), Ким Цын Соне 1946 года жил в Ташкенте, дышал его сухим воздухом. Там же (второе чудо) издал первые книги. Там же был принят в Союз писателей СССР (чудо третье – по разнарядке). До 1953 года дальневосточные корейцы находились на положении спецпереселенцев, им запрещалось перемещаться по стране, они не имели гражданских прав. Только в 1955 году корейцам разрешили вернуться на Дальний Восток.
