Кроме общего впечатления. Раньше она была некрасивой, теперь стала красавицей.
«Следовало предположить, что такое возможно, — думала она. — Случается, видишь двух сестер или мать и дочь с одинаковыми чертами, будто их лица отлиты в одной форме, — и все-таки одно из них уродливо, а другое прекрасно. Точно копировать черты лица могут многие художники, но немногим дано копировать уродство или красоту. Врач чуточку ошибся — он сделал мое лицо лучше, чем оно было. А лицо Фреда — хуже. Теперь Фреда не назовешь красавцем. Правда, оп и не урод: его лицо стало сильнее и значительнее. Но теперь я красивее. И примириться с этим он не захочет. Для нас все кончено».
Фред глядел на нее и улыбался до ушей.
— Ну и женушку я отхватил! Ты только посмотри на себя! Можно, немного погрущу?
— Фред, милый, какая жалость! — неуверенно проговорила она.
— Почему? Из-за того, что он дал тебе больше, чем ты просила, а мне меньше? Какая разница, все осталось в семье!
— Не надо притворяться, Фред, я знаю, каково тебе сейчас.
— Ничего ты не знаешь! Я просил его сделать тебя красивой. Я не был уверен, что он сможет, но все равно просил. И он сказал, что постарается.
— Ты просил его? Не может быть!
— Еще как может! Ты недовольна? Я надеялся, что он и меня не обидит, но… Послушай-ка, ты что, вышла за меня только из-за моей наружности?
— По-моему, ты должен знать из-за чего!
— И я тоже женился на тебе не из-за этого. Я ведь говорил об этом раньше, только ты мне не верила. Может, хоть теперь поверишь.
— Может быть… может, и вправду внешность не так уж важна, — с трудом проговорила она. — Возможно, я была неправа — не понимала, что важно, а что нет.
— Конечно, не понимала. Но из-за того, что считала себя некрасивой, ты всегда себя чувствовала неполноценной, а теперь у тебя не будет для этого никаких оснований. И быть может, теперь мы немного повзрослеем.
Она кивнула. Было так удивительно, что он обнимает ее руками, которых она никогда еще не касалась, целует губами, которые ее не целовали. «Но это неважно, — подумала она. — Важно знать, что, каков бы ни был наш облик, мы — это мы. Знать, что теперь ничто уже не омрачит наших отношений, — и все благодаря волшебнику доктору».
— Фред, — сказала она вдруг, по-прежнему прижимаясь щекой к его груди, — как, по-твоему, можно быть влюбленной в двоих сразу, если к тому же один из этих двоих… не человек, а неизвестно кто?
Фредрик Браун
Важная персона
Значит, так: жил на свете Хэнли, Ал Хэнли, и глянули бы вы на него — ни за что бы не подумали, что он когда-нибудь сгодится на что-нибудь путное. А знали бы, как он жил, пока не прилетели эти дариане, так и вовсе не поверили бы, что будете — когда дочитаете — благодарны ему до гроба…
В тот день Хэнли был пьян. Не то чтобы данный факт относился к фактам исключительным — Хэнли вечно был пьян и поставил перед собой цель ни на миг не протрезвляться, хоть с некоторых пор это было и не очень легким делом. Денег у него давно не осталось и приятелей, у которых можно бы занять, тоже. А список знакомых истощился до того, что он считал удачей, если удавалось заполучить с них на день хотя бы центов по двадцать пять.
И наступили для Хэнли печальные времена, когда поневоле отшагаешь много миль, прежде чем столкнешься с кем-то хоть слегка знакомым, чтоб появилась надежда стрельнуть монетку. А от долгих прогулок из головы выветриваются остатки хмеля — ну, не совсем выветриваются, но почти, — и оказался он в положении таком же, как Алиса в Зазеркалье: помните, когда она повстречалась с королевой, и пришлось бежать во всю мочь, чтобы просто оставаться на месте…
Попрошайничать у незнакомых — это был не выход. Фараоны держались начеку, и дело кончилось бы ночевкой в каталажке, где не дадут и капельки спиртного, а тогда уж лучше прямо в петлю. На той ступеньке, куда скатился Хэнли, двенадцать часов без выпивки — и пойдут такие лиловые кошмары, по сравнению с которыми белая горячка — легкий ветерок рядом с ураганом…
Белая горячка — это же галлюцинации, и только. Если ты не дурак, то прекрасно знаешь, что никаких галлюцинаций на самом деле нет. Иной раз они даже вроде развлечения — кому что нравится. А лиловые кошмары — это лиловые кошмары. Чтобы понять, что это такое, нужно выпить виски больше, чем обыкновенный смертный в состоянии в себя вместить, и нужно пить без просыпу годами, а потом лишиться спиртного вдруг и полностью, как лишают, например, в тюрьме.
От одной мысли о лиловых кошмарах Хэнли начало трясти. И он принялся трясти руку старому другу, закадычному приятелю — видел Хэнли этого приятели всего-то пару-тройку раз и при обстоятельствах, не слишком для себя приятных… Звали старого друга Кидом Эгглстоном, и был он крупный, хоть и потрепанный мужчина, в прошлом боксер, а затем вышибала в кабаке, где Хэнли, разумеется, не мог с ним не познакомиться.
Однако вам не обязательно запоминать, ни кто он есть, ни как его зовут: все равно его, приятеля, не надолго хватит, по крайней мере не надолго в рамках нашего рассказа. Точнее, ровно через полторы минуты он издаст ужасный крик и лишится чувств, и мы с вами больше про него и не услышим.
И все же, коль на то пошло, должен вам заметить, что, не закричи Кид Эгглстон и не лишись он чувств, вы бы, может статься, не сидели, где сидите, и не читали, что читаете. Может статься, вы сейчас копали бы глан-руду в карьере под зелёным солнцем на другом конце Галактики. Уверяю вас, вам это вовсе не понравилось бы; не забывайте, что именно Хэнли спас вас — и до сих пор спасает — от подобной участи. Не судите его строго. Если бы Три и Девять забрали не его, а Кида, все, неровен час, повернулось бы иначе…
Три и Девять были пришельцами с планеты Дар, второй (и единственно пригодной для жизни) планеты вышеуказанного зелёного солнца на другом конце Галактики. Три и Девять — это, разумеется, не полные их имена. Имена у дариан — числа, и полное имя или номер у Три было 389 057 792 869 223. Во всяком случае, так этот номер выглядел бы в пересчете на десятичную систему.
Надеюсь, вы простите мне, что я называю одного из пришельцев Три, а второго — Девять и заставляю их таким же образом именовать друг друга. Сами они меня ни за что бы не простили. Обращаясь друг к другу, дариане каждый раз произносят полный номер, и любое сокращение почитается у них даже не невежливым, а прямо оскорбительным. Но при этом они и живут намного дольше нас. Им не жалко времени, а я спешу.
В тот момент, когда Хэнли упоенно тряс руку Кида, Три и Девять пребывали точнехонько над ними, на высоте примерно одной мили. Пребывали не в самолете и не в космической ракете, и уж, конечно, не в летающей тарелке. (Само собой, мне известно, что за штука эти тарелки, но про них как-нибудь в другой раз. Не хочу отвлекаться). Дариане пребывали в кубе пространства-времени.
Вероятно, вы потребуете объяснений. Дариане обнаружили — дайте срок, и мы, может, сами обнаружим, — что Эйнштейн был прав. Материя не способна перемещаться со скоростью большей, чем скорость света, без превращения в энергию. А вам ведь не хотелось бы превратиться в энергию, не правда ли? Дарианам тоже — а исследования в Галактике они тем не менее начали, и начали давно.
Дело в том, что па Даре пришли к выводу: можно путешествовать со скоростью выше скорости света при условии синхронного передвижения во времени. То есть путешествовать не в пространстве как таковом, а в пространственно-временном континууме. И в своем полете от Дара до Земли путешественники благополучно покрыли расстояние в 163 тысячи световых лет. Но одновременно они переместились в прошлое на 1630 веков, так что время путешествия для них самих оказалось равным нулю. Потом, на пути домой, они переместились на 1630 веков в будущее и попали в пространственно-временном континууме в исходную точку. Надеюсь, вы разобрались, что я хотел сказать.
Словом, так или иначе, а куб парил, невидимый для землян, на высоте одной мили над Филадельфией
