– Учту, – сказала Мишка.
На мглистый берег юности…
Поезд в Париж идёт через Кёльн и стоит там минут пятнадцать. Мишка позвонила Бёллю:
– Неожиданно еду в Париж. Через Кёльн. Приходите на платформу повидаться!
– Конечно, – обрадовался Бёлль, пришёл к поезду и похитил Мишку. На глазах поражённых попутчиков, преодолев отчаянное Мишкино сопротиление, он вынес её из поезда на руках и крепко держал в объятиях, пока поезд не ушёл.
Бёлль привёз Мишку в свой загородный дом. Они выпили по бокалу вина.
– Тебе приготовлена вот эта комната, – показал Бёлль Мишке. – Последним человеком, который спал в этой постели, был Александр Исаевич Солженицын. Видишь тот сарай без крыши? Крышу проломили репортёры год назад, когда я встретил в аэропорту изгнанного из страны Солженицына и привёз его к себе домой. Репортёры со всего мира тогда как с цепи сорвались. Я сарай не ремонтирую, пусть стоит, как памятник этому событию.
– Спи, Мишка, завтра тебе предстоит трудный день, – неожиданно заключил Бёлль и вышел.
И на следующее утро… Вы, конечно, уже догадались… На следующее утро, связав в тугой узел минувшие сорок лет, в Мишкину комнату в доме Бёлля вошёл её первый муж Курт Мюллер.
То есть сначала в комнату вплыл огромный букет Мишкиных любимых полевых цветов, за завесой которых обнаружился Курт.
– Мишка, что ты испытала? Пожалуйста, расскажи, что ты испытала в эту минуту? – приставала я.
– Ничего, – ответила Мишка… – Слишком много лет, слишком разная жизнь. Чужой…
Курт привёз Мишку к себе. На пороге дома их ждала красивая моложавая женщина – теперешняя жена Курта. Она приняла Мишку, как родную, обняла, расцеловала. Курт смотрел на жену с нежностью и благодарностью – он был явно счастлив во втором браке. Но вот вошли в дом – и Мишка застыла на пороге. Со стен на неё смотрели фотографии её молодости – молодая, красивая Мишка смеялась и махала рукой Курту в Париже, в Берлине, в Москве. Мишка совершенно забыла о существовании этих фотографий, забыла о том, какой была в молодости, – у неё ничего не сохранилось от тех далёких лет ни на бумаге, ни в душе. У Курта сохранилось. Их разметало по концлагерям в самом разгаре молодой любви. Для романтичного Курта время и испытания не загасили эту любовь, а, наоборот, окрасили особыми, нежно-пастельными красками.
– Убери фотографии, – сказала Мишка Курту. – Подумай, как тяжело это Хельге. Выглядит так, словно я всегда с вами, словно в доме всегда трое – она, ты и моя тень.
– Не надо ничего убирать, Мишка, – сказала Хельга. – Это ничего не изменит. Ты всё равно всегда с нами – и я научилась тебя принимать и любить…
Машина неслась по автобану. Мелькали немецкие надписи, сливаясь в один бессмысленный текст. Пожилой человек за рулём сосредоточенно смотрел на дорогу. Казалось, он целиком поглощён ею, но его спутница знала, что водитель глубоко ушёл в себя, и тревожилась. Время от времени он бросал на неё недоверчивый взгляд, словно ставил под сомнение самый факт её существования. Глядя со стороны на молчаливую пожилую пару, невозможно было догадаться, что серебряный «Мерседес» мчал их сейчас в Париж на встречу с их украденной молодостью. Много было выпито вина и пролито слёз на этом необычном пути…
Как нам всем повезло
…Овировский чиновник бился в истерике, увидев разнообразные пограничные штампы в Мишкином загранпаспорте. «Вы нарушили наши инструкции!!! Вы больше никогда никуда не поедете!»
– Это мы ещё посмотрим, – хладнокровно парировала Мишка, в моральном облике которой начало отчётливо проступать тлетворное влияние Запада и которая благодаря наличию магического загранпаспорта стала раз-два в году выезжать в Европу – в Германию или во Францию.
Из своих поездок Мишка привозила книги – как вы догадываетесь, не из тех, что можно было приобрести в книжных магазинах брежневских и андроповских времён. Книги привозил Мишке и Бёлль и его наезжавшие в Россию знакомые, и вскоре у неё образовалась уникальная по тем временам библиотека «тамиздата».
К этому времени Бёлль, думаю, не без помощи Мишки, хорошо разобрался в советской системе и образе жизни и создал «Фонд помощи советским узникам совести», в который вложил все деньги от своих русскоязычных изданий. Распорядительницей «Фонда Бёлля» он назначил Мишку. В результате этих действий Генрих Бёлль совершенно утратил расположение советских властей.
Теперь я подошла к событиям, в которых принимала непосредственное участие сама. При воспоминании о них меня до сегодняшнего дня бросает в дрожь и холодеет всё внутри.
Случается, что поступки, совершаемые из самых лучших побуждений, оборачиваются большим несчастьем для их вольных или невольных участников. В случае, который я собираюсь рассказать, этого не произошло по чистой случайности или, вернее, по счастливому стечению обстоятельств. Одно из них состояло в том, что я заболела тяжёлой ангиной, второе – что к власти пришёл Михаил Сергеевич Горбачёв. Вот как развивались события.
…Отбыв срок в Сибири, в начале восьмидесятых годов в Москву нелегально вернулся писатель и поэт Игорь Губерман. Он не должен был приближаться к столице ближе чем на сто километров, но однако приблизился: ему нужны были хорошее общество и хорошая библиотека. Он тогда носился с мыслью написать книгу о женских лагерях, для которой начал собрать материал. И я решила – что может быть лучше, чем свести его с Мишкой! Она прошла через все круги этого ада, знала массу историй и замечательно их рассказывала – для Губермана это был бы клад почище пещеры Аладдина.
Надо сразу сказать, что Мишка желанием знакомиться с Губерманом не горела – я её едва уговорила. Позже я поняла, что, распоряжаясь Фондом Бёлля и помогая советским политзаключённым, Мишка не хотела усугублять свою и без того непростую ситуацию контактами с нелегальным «уголовником». Я старательно рассыпала перед ней бисер губермановских четверостиший, расписывала, какую он напишет замечательную книгу и как такая книга нужна народу, наконец, – просто какое счастье общаться с таким замечательно остроумным и талантливым человеком. Я пела, как Лорелей, и в конце концов я её уломала. Дважды мы назначали и отменяли встречу. Один раз Мишка, незадолго до этого перенесшая тяжёлую операцию, плохо себя чувствовала, второй – в преддверии какого-то пролетарского праздника власти усугубили охоту на Губермана, и он залёг на дно. Наконец, всё как будто бы сошлось, и мы в третий раз назначили встречу. Но накануне вечером у меня поднялась высокая температура и заболело горло – была эпидемия гриппа. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы я ехала к и без того тяжело больной Мишке, рискуя её заразить. Но отправить Губермана одного и добровольно отказаться от счастья присутствовать на этой встрече? Это было выше моих сил. Я представляла, каким соловьём будет рассыпаться Губерман, соблазняя Мишку, какие замечательные рассказы услышит от соблазнённой Мишки – а я буду в это время лежать в постели с распухшим носом и градусником под мышкой и понимать, что жизнь не удалась?! Нет, нет и нет! И я обзвонила участников и в третий раз отложила встречу. А вечером следующего дня к моему одру явилась связная от Мишки сообщить, что в тот самый час, когда у Мишки должны были быть мы с Губерманом, вместо нас явилось КГБ с ордером на обыск. Перевернули всю квартиру, отобрали около двухсот книг. Составили протокол, открыли на Мишку «дело». Мишка просила передать: «Не вздумай привозить Губермана, да и сама лучше со мной не контактируй – это опасно, я теперь зачумлённая, тебя выгонят с работы…»
Я похолодела. Представляете, какая конфетка была бы для КГБ, если бы в это время у Мишки оказались
