слушала музыку, потом устраивались танцы под рояль, а старшие размещались в других комнатах обширного дома.
Флор Яковлевич, устроив детей, предлагал курящим пожаловать в кабинет, куда лакей после его выкрика: «Семен, сигар!» — приносил ящик сигар и зажженную свечку, и всем предлагал брать их, делал вид, что он не следит, кто сколько взял сигар. Но своими хитроплутоватыми глазами замечал каждого взявшего с лихвой — и к тем он не особенно благоволил.
Отец Федора Николаевича Малинина был инспектором всех народных школ в Москве и получил назначение председателем комиссии по реставрации какого-то очень старинного храма, кажется, в городе Ростове. Денег на ремонт казной было отпущено мало, тогда Малинин обратился к Флору Яковлевичу, объяснив всю важность сохранить этот храм для потомства. Ермаков выслушал и ответил: «Ладно!» Малинин был в затруднении: как понимать слово «ладно»? Ермаков может дать трешку, может и тысячу… Он решился переспросить: «А все-таки сколько вы ассигнуете?» — «Пошел прочь! Я сказал — ладно! Чего тебе еще?»
Малинин подумал-подумал и решил ремонт произвести хорошо, так и сделал, что обошлось более 10 тысяч рублей. Собрав все счета, он подсчитал всю затраченную сумму ремонта, отправился к Ермакову, думая с волнением: «Заплатит ли?»
Флор Яковлевич спросил Малинина: «Какая общая сумма?» Тот ответил, вручая ему все счета с отчетом. Флор Яковлевич не посмотрел на них, а, разорвав в клочки, бросил и выдал сполна всю сумму, сказанную Малининым.
Как-то Флор Яковлевич в день именин своей жены, которую звали Екатериной 10*, предложил гостям пойти в общежитие монашек, сказав: «Они нам споют». На что его внучек Медынцев заметил: «Что там споют! Вот если бы монашка Феклуша проплясала, было бы хорошо!»
«Как проплясала? — заметил Ермаков. — Монахини не пляшут!» — «Ну вот! — отвечал Медынцев. — Я сам был свидетелем, как Феклуша плясала».
Оказалось, дело было так: компания кутящих, где присутствовал и Медынцев, перекочевала из «Яра» или «Стрельны» в четыре часа утра, когда они закрываются, в какой-то ресторан-кабак, торгующий всю ночь без перерыва. К компании, подъехавшей к этому ресторану, подошла молодая красивая монашенка и попросила пожертвовать что-нибудь на монастырь. Ей сказали: «Если попляшешь нам, то тогда дадим, а иначе ничего не получишь!» Монашка задумалась, но решила: раз она будет плясать Господа ради, то это еще не грех, — и согласилась. Когда она сняла монашеское облачение, оказалась стройной и изящной девушкой и заплясала, постепенно все более и более расходясь.
Ее пляска компании сильно понравилась, и ее засыпали деньгами, записывая данные суммы в монастырскую книжку. От предложения с ними посидеть и закусить она наотрез отказалась, говоря: «Мне плясать не полагается, но что плясала Бога ради, думаю, этим ничего дурного не сделала».
Нахмурившийся Флор Яковлевич с гостями отправился в общежитие. Предупрежденные монашки встретили гостей пением «Достойно есть…» 11*, потом спели тропарь празднику Святой Екатерины. После чего Флор Яковлевич спросил: «Кто здесь Феклуша, танцующая по кабакам?»
Вышла вся бледная Феклуша и трепещущим голосом сказала: «Действительно, я плясала, но делала это не для удовольствия своего, а для Бога. Господа не хотели иначе пожертвовать, а я своей пляской собрала большую сумму, что можно видеть из моей монастырской книжки». — «Хорошо, — сказал Флор Яковлевич. — Если ты в кабаке плясала, то попляши и нам».
Он и все гости разместились на стульях; в образовавшемся кругу Феклуша пустилась плясать под пение монашек и битье в такт в ладони. Малинин говорил, что она пляской всех привела в восхищение. Флор Яковлевич встал и сказал: «Хорошо плясала! И плясала Бога ради!» — вручая всем на монастыри триста рублей.
Когда скончался Ф.Я. Ермаков, то он своим детям ничего не оставил, а все свое большое состояние назначил для благотворительности по усмотрению правительства, что и было разделено между разными министерствами 12*.
ГЛАВА 69
Мне пришлось в первый раз быть на Нижегородской ярмарке в 1886 году и прожить на ней около полутора месяцев.
Первое мое впечатление от посещения ярмарки было большое и, пожалуй, подавляющее — от всего, что на ней было настроено и приспособлено для торговли и житья, функционирующего лишь в продолжение полутора месяцев, а остальное время года закрытое и необитаемое.