Прохлада, которая накапливалась в песке за ночь, постепенно уходила в глубь земли. За ней было не угнаться. Песок стал горячим. А солнце разгоралось все яростнее. Воздух дрожал над барханами, казалось, он вот-вот перекалится и вспыхнет. И в тот момент, когда жара окончательно стала невыносимой, воздух действительно запылал. Панаев увидел, как бесцветное пламя поднялось над барханами. Воздух горел, словно бензин, прозрачным огнем. Языки пламени покачивались, как тюлевые занавески.
«Ну все, отмучились», - подумал Панаев, теряя сознание: огонь охватил и его тело.
И все же они дотянули до конца дня. Сознание вернулось к ним вечером. Игорь пал духом окончательно. На предложение Василия собраться с силами и продолжать путь он безнадежно махнул рукой. Жуткая гримаса исказила его лицо, плечи запрыгали, он заикал в истерике. Василий успокаивал его. Гладил скатавшиеся волосы, из которых от прикосновения руки сыпался песок.
– Уймись, браток. Не плачь. Осталось совсем немного. Видишь, уже горы показались. А горы далеко по ту сторону железной дороги. Значит, близко.
Игорь всхрапывая, как в агонии, прошептал:
– Я больше не могу. Умираю.
– Брось ты это. Брось. Ты же здоровей меня. Баскетболист. Спортсмен. Жил у мамы с папой. Не то что я, бездомный. А я, гляди, держусь.
Панаев уговаривал Игоря, но не знал, сможет ли сам двигаться, если Яновский согласится ползти дальше. Как бы там ни было, сейчас нужно было поддержать товарища. Он еще долго убеждал Игоря сиплым, свистящим шепотом, превозмогая боль в пересохшей гортани.
Внезапно Панаев встал и, указывая вперед рукой, радостно захрипел:
– Смотри! Смотри!
Яновский тупо уставился на него, неуверенно поднялся.
– Только сейчас здесь была. Своими глазами видел.
– Кто? - прошептал Яновский.
– Синица. Серенькая такая. Трясогузкой называется. Она от воды дальше ста метров не улетает. Пойдем, Игорь. Пойдем, вода где-то рядом.
Два призрака, похожих на трупы, вставшие из могилы, спотыкаясь и поминутно падая, двинулись вперед.
Барханы лимонного цвета
В середине ночи они отчетливо слышали сигнал тепловоза и гул проходящего вдали поезда. Это очень взбодрило их. Они пошли, выбиваясь из последних сил; при каждом шаге и движении вперед из груди у них вырывался хакающий звук, как у человека, который колет дрова колуном. Но силы вскоре иссякли окончательно. Солдаты свалились. Яновский не подавал никаких признаков жизни. Он казался спящим. Сон в их положении означал смерть. Как ни странно, замерзающий на морозе и засыпающий в жару гибнут почти одинаково: кровь движется по жилам все медленнее и медленнее и наконец совершенно останавливается. Внешне у человека это проявляется как сон. Василий пробовал тормошить Игоря. Но напрасно. Он пощупал его пульс. Едва нашел изредка слабо вздрагивающую жилку.
Василий встал, глазами, полными отчаяния, обвел окружающие барханы. Никто не мог прийти на помощь. Люди где-то совсем уже рядом, а он не может ни крикнуть им, ни доползти до них. Стояла прохладная ночная тишь. Ветра не было, а Василия качало из стороны в сторону. «Неужели после стольких мучений придется погибнуть на самой кромке пустыни? Так обидно! Так не хочется умирать! Сегодня особенно. Жизнь рядом. В полку до сих пор не могут успокоиться товарищи. Многих будут терзать сомнения: все ли они предприняли для нашего спасения? И никто не узнает тайны, почему два трупа оказались вблизи от жилья и целый полк их не мог обнаружить. Неужели в тебе, Василий, не найдется еще хоть капелька силы? Для себя ты сделал все. Ну постарайся еще немного ради твоих друзей. Ради Игоря. Ради его отца и матери. Ради его девушки. Иди, Василий, иди!» Так уговаривал себя Панаев, и, собрав уже не физическую силу, а энергию нервов, он опустился на четвереньки и, медленно переставляя руки и ноги, двинулся вперед.
Он передвигал непослушное тяжелое тело бесконечно долго. Муаровые полосы на барханах плыли перед глазами, как ступени бесконечной лестницы. Он полз по ровной поверхности, а ему казалось, что он взбирается вверх к луне. Он задыхался, а лестница становилась все круче и круче. Иногда она вставала дыбом. Панаев останавливался, чтобы удержаться на ней. Но лестница выгибалась дугой, и Василий, срываясь, летел спиной в черную пустоту: он падал и терял сознание.
Потом снова приходил в себя и обнаруживал над собой бледный круг луны - она была похожа на восковое лицо покойника. А барханы под ней лежали вповалку, как мертвецы, и были лимонного цвета.
С большими потугами выбравшись на очередной склон, Василий остановился на его вершине. Ноги и руки его дрожали, готовые подломиться. Он смотрел перед собой и не сразу сообразил, что видит. Внизу, прямо от подножия бархана, тянулись ровные, как линии в школьной тетради, ряды хлопчатника. Вдали на столбах светились бледные утренние огоньки. Дома стояли в сплошной стене деревьев. А еще дальше возвышались горы, на их вершинах уже играла позолота утреннего солнца. Но самое главное - Василий увидел глянцевые полоски арыков, наполненные водой. Они разделяли хлопковое поле на правильные квадраты. И один из этих арыков шириной в добрый шаг протекал совсем рядом, внизу, под барханом, всего в нескольких метрах!
Люди и пустыня в борьбе сошлись вплотную. Между воюющими сторонами даже не было нейтральной зоны - последний бархан и первый арык находились рядом.
Панаев не кинулся к воде. Он уже не ощущал жажды. Он стоял на четвереньках и смотрел на сказочную красоту человеческого рая. Василий знал этот городок. Панаев раньше несколько раз проезжал через него на машине и ни разу не подумал, что этот городок так прекрасен. Наоборот, он казался ему тогда грязным, неуютным. Растянувшись вдоль магистральной дороги, городок был осыпан пылью, которую поднимали сотни машин, пролетающих через него днем и ночью. Машины мчались на запад и на восток. А пыль, вздымаемая ими, оседала на деревьях и строениях. Панаев хорошо помнил: все шоссе асфальтированное, а здесь, в этом городке, в течение нескольких лет был какой-то избитый, с пылью по колено, объезд. То ли строилось шоссе, то ли мост. Но этот объезд был всем хорошо знаком и считался самым неприятным участком на гладкой стреле магистрали.
Но теперь Панаев видел перед собой не пыльный городок, а сказочное творение. Он готов был остаться здесь на всю жизнь, лишь бы видеть около себя эти дома, деревья, поля, людей.
Василий осторожно спустился к арыку. Вода была прозрачная, как стекло. Через нее хорошо было видно плотное песчаное дно. Только теперь он почувствовал запах воды! Да-да, запах! Чистая вода имеет свой особенный, неописуемый запах. Он приятнее любых духов, цветов и даже запаха свежевыпеченного хлеба. Его может уловить и впитывать в себя до головокружения только человек, умирающий от жажды. Уловив этот неповторимый аромат, Василий только теперь обезумел. Он бросился в воду вниз головой. Погрузился в нее по самые плечи и, упираясь руками в дно, начал жадно хватать воду зубами и проталкивать себе внутрь огромными комками. Глотал ее, пока не потемнело в глазах. Он почувствовал, что задыхается. Приподняв лицо над поверхностью воды, словно рыдая, со стоном втянул в себя два раза воздух и снова погрузил лицо в прохладную воду. Он пил до тех пор, пока не ощутил, как вода, переполнив его нутро, подступила назад к горлу. После этого Василий опрокинулся на спину и некоторое время лежал в забытьи. Но правая рука его все время была в воде. Он щупал ее, гладил, держал, чтобы она не ушла, не исчезла.
Ничего нет на свете слаще воды: мед, нектар, любое вино, соки, первый поцелуй девушки - все это не идет ни в какое сравнение. Вода - это вода! Вода сладка, как сама жизнь!
Василий не думал о том, что вредно пить так много сразу после столь длительного воздержания. Он не ощущал пока никаких последствий после выпитого. Ему было только тяжело. И он чувствовал, как вместе с прохладной, чистой, свежей водой в нем вновь разливалась жизнь. Влага словно проникала во все сосуды и ткани. Иссохшее тело впитывало ее в себя, как сухая губка. Кровь, за минуту перед этим такая сгущенная,
