опушки леса.
Машина, в которой ехал Фред, остановилась за большим кустом, а фельдфебель скомандовал:
— Слезай! В укрытие!
Фред спрыгнул с машины и залег рядом с Вернером в придорожный кювет.
А пулемет все строчил и строчил, не переставая, ему вторил другой. Одна из машин загорелась.
— Партизаны! — сказал Вернер, заряжая карабин. — В этой стране нам не дадут ни минуты покоя!
Наконец затараторили и свои пулеметы. — Приготовиться к атаке! — крикнул фельдфебель. «Какое безумие! — мелькнуло в голове у Фреда. — Безумие идти на пулеметный огонь по ровной местности».
В этот момент в небо взлетела красная сигнальная ракета. Солдаты первого взвода открыли огонь по опушке, а Резус поднял своих людей в атаку. Бежали, делая небольшие перебежки, затем камнем падали на землю и снова бежали. Пули свистели у них над головами.
Следующая ракета снова подняла их с земли, и они, тяжело дыша, побежали дальше. Лишь добежав до опушки, заметили, что по ним уже никто не стреляет.
В зарослях густого кустарника никого не было, кроме бородатого мужика лет пятидесяти, однако никакого оружия при нем не оказалось. Рот у него был раскрыт, будто он хотел что–то крикнуть, а в открытых глазах застыла усмешка. Куда делись остальные партизаны, никто из нас не мог понять: они словно сквозь землю провалились.
Солдаты, однако, в лес не пошли, чувствуя, что из–за каждого куста их подстерегает опасность, что всех могут перестрелять, как куропаток. Они бесцельно постреляли по лесу, но на их огонь никто не ответил.
Фред поискал взглядом Вернера. Не найдя его, подошел к группе солдат и спросил, не видел ли кто его, но никто не видел.
— Может, он там, — заметил один обер–ефрейтор, показав рукой в сторону поляны.
Фред обернулся, и вдруг его охватил страх. Посреди поляны стоял санитар, он наклонился над ранеными, которые лежали на земле и кричали от боли.
И в этот момент с той стороны, где горела машина, раздался выстрел.
Фельдфебель поднял солдат и повел их в лес. Стреляя на ходу, Фред бежал до тех пор, пока его не догнал Резус и не гаркнул на него:
— В укрытие! Ложись!
Сообразив, что стреляют по нему и что остальные солдаты уже давно уткнулись носом в землю, Фред последовал их примеру.
— За мной! — закричал Резус. — Они прорвались! — Он вскочил и бросился за бежавшими назад солдатами.
В лощине лежали двое убитых. Один из них держал в руке гранату. Какой–то солдат выхватил ее и метнул в сторону, где, ему казалось, и были партизаны.
Фельдфебель, сдвинув каску на затылок, вытер пот с лица и приказал построиться. Все построились, но не по–уставному, а кое–как, держа оружие наготове.
На дороге показались машины.
— Пуля попала ему в голову, прямо над правым глазом. Никто и не заметил, — рассказывал один солдат другому, когда они садились в машину.
— Кому?
— Лизингу, чудак. Пустили в затылок. Это я считаю свинством!
— Прекратить болтовню! — рявкнул Резус. — Чтобы я больше ничего подобного не слышал! Ну, погиб один из наших… Ну и что? И чтобы я больше ни о каких пулях в затылок не слышал! А сейчас поторапливайтесь! Да поживее!
Барлах, потрясенный этим известием, кое–как залез в машину. Машинально он слушал Резуса, который что–то говорил о необходимости охраны убитых и раненых до тех пор, пока за ними не придут и не заберут. До Фреда слова фельдфебеля не доходили, так как в голове билась одна–единственная мысль: Вернера Лизинга уже нет в живых.
Дрожащими руками Фред достал из кармана сигарету и, закурив, сделал несколько глубоких затяжек.
Самочувствие было отвратительным, и вовсе не потому, что он впервые встретился со смертью. За многие недели безостановочного наступления Фред повидал немало убитых. Еще в первые дни войны их рота, находившаяся в окопах, была накрыта сильным артиллерийским огнем русских. Во время этого налета Фреду пришлось несколько часов подряд пролежать рядом с убитым солдатом.
После того как контратака русских была отбита, они опять перешли в наступление и должны были захватить следующую позицию противника. Бой был таким упорным и жестоким, что Фред запомнил его на всю жизнь.
Под вечер их взвод, расположился в окопе, оставленном русскими. В сравнительно сухом месте окопа они отрыли дыру, достаточно большую для того, чтобы поместиться в ней сидя.
Когда стемнело, они влезли в это убежище и, завесив вход в него плащ–палаткой, зажгли коптилку.
Фред пытался съесть кусок хлеба, но он не лез ему в горло: перед глазами стояли ужасные картины. Все тело Фреда била мелкая дрожь, которую он, сколько ни старался, никак не мог унять.
Вернер Лизинг, поджав под себя ноги, сидел, прислонившись к стенке окопа. Каску свою он повесил на сучок обрубленного лопатой деревца. Скупо освещенное лицо Вернера казалось серым, а белокурые пряди волос прилипли к потному лбу.
— Тебе не лучше? — спросил Вернер Фреда, который, свернувшись калачиком, сидел в своем углу, а когда тот ничего не ответил ему, зашептал:
— Мне кажется, что все здесь пропахло кровью: и земля, и вода, и даже хлеб. После первой мировой войны крестьяне во Франции утверждали, что картофель пахнет динамитом и кровью. Мы еще долго не отделаемся от ощущения, что вся наша жизнь будет отдавать кровью. Это чувство будет преследовать нас до самой смерти. Нужно быть последовательным и покончить раз и навсегда с безумием…
— Прекрати! — сказал Фред. — Прошу тебя, прекрати! Не неси околесицу. Мы и так все наполовину сумасшедшие.
Вернер никак не прореагировал на это. Прислонив голову к стенке окопа, он невидящим взглядом смотрел прямо перед собой и молчал. Глаза его ввалились, а от орлиного носа к уголкам рта сбегали две строгие складки, которые старили его лет на десять.
Напрасно Фред старался перехватить взгляд Вернера, его движение или хотя бы мимолетную усмешку, Лизинг даже не шелохнулся.
Спустя минуту он устало закрыл глаза и громко, гораздо громче, чем следовало бы, сказал:
— В этой войне умирает любовь. Ее раздавили солдатскими сапогами, а то, что осталось от нее, потонет в потоке ненависти. Ненависть все затопит, и тогда ничего на свете не останется, кроме трупов и хохочущих сумасшедших. Я не знаю, смогу ли я когда–нибудь любить еще…
Через час солдатам раздали водку. Свою порцию Фред выпил сразу же большими глотками, после чего его охватила приятная дремота.
А на рассвете их снова погнали в наступление и лишь спустя несколько дней на короткое время вывели во второй эшелон. Уставшие до изнеможения, они в конце концов как бы свыклись с ужасами, трупами и постоянным опьянением от выжитой водки…
Отогнав от себя страшные воспоминания, Фред вернулся к действительности.
«Почему Вернер? Почему суждено было погибнуть именно Вернеру?» Огорченный смертью друга, Фред не отдавал себе отчета в том, что, собственно, такой же вопрос можно было задать о любом погибшем солдате.
После гибели Вернера Фред начал прислушиваться к разговорам солдат и постепенно в его душе созрело желание рассчитаться за все страдания.
Машины ехали по бесконечному, наполовину разрушенному шоссе. Солдаты слышали рокот далекой артиллерийской канонады.
Постепенно политические разговоры прекратились. Солдаты больше думали о своей собственной судьбе, чем о судьбе рейха.
