— Хорошо здесь…
Я снял насквозь промокшую от пота рубашку.
И сел рядом с ней на красное покрывало… Она глубоко вздохнула. Я положил руку ей на грудь, и она взглянула на меня. Бесконечно глубокие глаза. В них, как в бокале шампанского, вспыхивали золотистые искорки.
Я хотел прошептать: «Я люблю тебя».
Но не смог. Словно стальная рука сдавила горло. Я слышал, как билось сердце, наполняя всю комнату глухим стуком.
Но она и так поняла.
— Я тоже люблю тебя… Ты никогда меня не бросишь, Даниель?
— Никогда!
— Обещаешь?
— Клянусь…
— И все-таки, ведь ты не можешь увезти меня отсюда?
— Если не смогу, то сам останусь…
— Но ведь тебе надо возвращаться во Францию?
— Поеду продлить визу, но даже если придется сменить гражданство, все равно останусь с тобой.
Я потянул за лямку купальника. Он был весь в песке, песок посыпался на покрывало. И светлые волосы тоже были засыпаны песком.
Я поцеловал ее. Губы Марианны стали солеными от морской воды. Вся ее кожа стала соленой. Купальник скользнул вниз. Грудь ее была твердой, как мрамор.
— Ты меня хочешь? — шепнула она.
— Только тебя, Марианна. Ты для меня — весь мир…
Я снова потянул за купальник. Он прилип к телу, и, чтобы высвободиться, ей пришлось изогнуться. Зеленый купальник напомнил мне кожу змеи, которую она сбрасывает во время линьки. Я провел рукой по изящному изгибу бедра. И медленно погладил плоский, упругий живот. Но вдруг от ужаса весь похолодел. Меня как будто холодной водой окатили. Я наклонился взглянуть на то, что было у меня под рукой. Шрам… Он сказал мне больше, чем любое медицинское заключение: такие шрамы остаются от операций при родах.
Я был просто поражен. До сих пор, когда я думал о людях, которые где-то ждали Марианну, мне представлялись родители, любовник… Я и не подозревал, что это может быть ребенок…
— Что с тобой? — выдохнула она.
Наверное, выглядел я не лучшим образом, потому что она даже привстала, опершись на локоть. Левый сосок коснулся моей щеки.
Я прикрыл глаза.
— Ничего, Марианна, я люблю тебя…
Я овладел ею в каком-то исступлении, как самоубийца, пытающийся избавиться от непереносимой боли.
10
От безумных объятий мы как будто потеряли сознание и, когда наконец пришли в себя, то увидели, что солнце уже ушло от маленького окошечка, и небо, как обычно в этих местах перед наступлением ночи, стало сиреневого цвета.
Она в изнеможении, без сил лежала на постели, длинные волосы прилипли к щекам, рука, как сломанная ветка, свесилась с кровати. А я чувствовал, что потерял всякую волю. Мною, обессиленным, опять овладел страх. Ведь именно страх я почувствовал прежде всего, обнаружив, что Марианна была матерью. Это был животный страх потерять ее. Если память вернется к ней, она вспомнит о своем ребенке. Материнский инстинкт возьмет свое, и я перестану для нее что-нибудь значить. Если мне удастся установить ее личность, муж заберет ее к себе… В общем, что бы я ни предпринял, исход окажется для меня роковым. Я сам ковал оружие, способное погубить меня.
— О чем ты думаешь, Даниель?
— Мне так хорошо, — соврал я, — что даже думать ни о чем не хочется…
— Но ведь люди всегда думают о чем-то или о ком-то.
— А о ком думаешь ты?
Вопрос прозвучал, как настоящий крик души. Она положила руку мне на грудь и чуть поскребла ногтями кожу.
— О нас, о нашей любви… Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал…
— А что?
— Глупость, конечно, но ты сначала обещай…
— Обещаю.
Она умолкла.
— Ну говори же!
— Даниель, если ты когда-нибудь захочешь меня бросить, сначала убей меня!
Мне стало не до смеха. Искренняя любовь всегда соседствует со смертью. Любовь ведь — это прежде всего жажда абсолюта, а что может быть абсолютнее, чем смерть?
— Обещаю…
— Спасибо. Понимаешь, ты для меня все. ВСЕ! Наверное, никогда еще мужчина так много не значил для женщины. Это как любовь собаки к хозяину.
— Не говори так.
— Но ведь это правда, Даниель! Ты только представь себе, что произошло!
Она стукнула себя по лбу.
— Как-то утром я проснулась… Я взрослая женщина. Я думаю, существую и в то же время я — ничто… То есть, существо без памяти, без семьи, без имени…
Я взглянул на шрам и буркнул:
— Замолчи!
— Но, Даниель, когда-то же надо об этом поговорить…
— Ну говори!
— Самое потрясающее, — сказала она, — это то, что я уже сложившийся человек, образованная… относительно, конечно, то есть я хочу сказать, что знаю то, что все знают… И в то же время я совершенно новая! Меня зовут мадемуазель Безымянная! Приехавшая Ниоткуда. А родилась я три недели назад на барселонской автостраде. Ты один мой создатель, мой отец, мать, брат, любовник…
— И ты об этом все время думаешь?
— А как же! Не лежать же мне просто камнем на пляже!
Она думала обо всем этом. Но все-таки и в мыслях называла себя мадемуазель Безымянной, а не мадам… Она и не подозревала, что у нее может быть ребенок.
— И еще одно я хочу тебе сказать, Даниель…
— Что?
— Я не хочу знать, кто я такая. Не хочу узнавать других людей, кроме тебя. Прошлое меня не волнует. Главное — это настоящее! Ну, и еще немного будущее.
Я прижал ее к себе. Подступившие рыдания перехватили горло.
— Спасибо, Марианна, за то, что ты здесь, и за то, что так меня любишь. Давай оставим в покое твое прошлое…
Мы помолчали. И оба думали об одном и том же: как быть с документами? Проклятые метрики, которые люди требуют друг от друга! Номера, этикетки… Их вешают себе на шею, чтобы определиться, примкнуть к какой-то группе…
