Марианна отставила чашку.
— Что сегодня будем делать?
Вопрос застал меня врасплох. Тут, конечно, не было никаких развлечений… Вокруг нас пустыня: ни воды, ни игр, ни гуляний. Мы могли лишь бродить по серым пыльным дорогам, спотыкаясь о камни, глядя на беловатые листья экзотических растений с предательскими колючками.
— Будем рисовать…
— Мы будем?
— Да… Хочу снова написать твой портрет.
— А зачем?
— Потому что… потому что ты меня вдохновляешь, вот и все.
Теперь, когда я знал правду, очень хотелось начать портрет сначала. В первый раз, сам того не подозревая, я обозначил то, что, как мне казалось, было для нее нехарактерно. В глазах ее тогда сверкнуло безумие убийства, но я ведь совсем не это выражение хотел передать. Даже не могу вспомнить, когда и как на полотне появился тот светлый мазок, из-за которого потом возникло неприятное ощущение. А сейчас мне нужно было передать на картине ее первозданную чистоту, прекрасно зная, что она убийца и несет в себе зло.
— Ладно… Раз уж у тебя вдохновение…
Отличная это была идея, она позволяла вам убить время и при этом не очень скучать.
Я писал портрет несколько часов, но своей работой остался недоволен. Все равно появлялся жестокий взгляд, хотя я изо всех сил старался о нем забыть. Я не видел его, когда смотрел на Марианну, но на полотне он появлялся вновь и вновь. Какое-то нестираемое, постоянное, подавляющее все прочее выражение лица.
Когда мы прервались на минутку, Марианна подошла посмотреть, что получается.
— Почему тут у меня такой злой вид?
Я не ответил.
Снова вернулся к эскизу, цепляясь за точность черт лица. И потерял сходство. Начал получаться портрет какой-то неизвестной девушки. Приходилось смириться с тем, что если писать портрет Марианны, надо писать портрет убийцы, ничего не поделаешь…
Эта колдовская сила искусства так на меня подействовала, что я вообще бросил писать портрет. Хлеб у нас кончился. Я предложил Марианне сходить в деревню, но она отказалась. Сказала, что устала. Пришлось мне одному отправляться в дорогу. Но я даже радовался, что хоть на время избавлюсь от этого гнетущего дома, и в особенности от чар моей подруги. Странная у меня была к ней любовь! Несмотря ни на что, я чувствовал физическое влечение и еще, если так можно выразиться, какое-то графическое влечение к ней. Я любил ее плоть, ее великолепное тело, ее запах, ее глаза… Я любил ее тайну…
Я хотел спасти Марианну. Она ведь не виновата, что выросла на помойке со скрипкой вместо души!
В деревенской пивной я выпил несколько стаканов аперитива. Потом купил хлеба, фруктов и свиной колбасы.
И стал собираться обратно, но вдруг подумал, что, может быть, где-нибудь здесь продают французские газеты. Мне сказали, что за ними нужно ехать в Таррагону. А тут как раз хозяин пивной собрался туда на мотоцикле, изрыгающем клубы черного дыма с грохотом авиационного двигателя. Он обещал привезти мне газет.
Я дал ему сто песет и сказал, чтобы на обратном пути он завез газеты мне на виллу.
Трактирщик приехал уже поздно вечером, когда Марианна готовила фруктовый салат с ромом. Все пальцы у меня были в краске. Я крикнул, чтобы он положил газеты на стол и пошел проводить его до калитки.
Когда я вернулся на кухню, Марианна уже читала одну из газет. Это был «Фигаро». Я схватился за вторую, «Франс-суар». Фотография Марианны занимала на первой странице целых две колонки. Очень плохая фотография с удостоверения, которое, наверное, полиция нашла где-нибудь в шкафу у нее в хибаре. Но меня поразило, что там у нее действительно был вид убийцы. Бегающий взгляд, надутые в усмешке губы. И стянутые в пучок прилизанные волосы. Из-за них лицо становилось грубым, угрожающим. Нет, это была совсем другая девушка. Глядя на дрянную фотографию, я все меньше испытывал отвращения к той, какой она была раньше и все больше восхищался той, какой она стала. Произошло превращение всего ее существа. Даже основные черты лица изменились.
Я поднял на Марианну глаза и увидел у нее в руках газету. Газету, из которой она вот-вот узнает о том, что я ценой стольких жертв от нее тщательно скрывал. Я кинулся к ней.
— Отдай, Марианна!
Я выхватил газету у нее из рук. Кинул взгляд на первую страницу: ничего. На других страницах тоже ничего не было. Я посмотрел на дату и понял, что «Фигаро» вышло на два дня раньше, чем «Франс-суар». Я отдал Марианне газету, но она не взяла.
— Почему ты так сделал, Даниель?
— Прости, пожалуйста.
— Как будто боишься, что я прочитаю тут какие-то вещи.
— А, ты так думаешь?
— Да!
— Нет, ты не права, Марианна, я просто боюсь, что к тебе вернутся прежние впечатлениям, ну просто весь дрожу, не могу сдержаться…
И добавил тихо:
— Понимаешь?
— Да, понимаю… Но все-таки, Даниель, ты же знаешь, что рано или поздно память ко мне вернется.
— Что ты! Что ты говоришь!
— Я чувствую… В голове у меня что-то расступается. Каждую минуту я вдруг начинаю видеть какие- то неясные вещи, как будто смотришь в комнату через запотевшее окно.
— И сегодня с утра ты опять что-то видела?
— Да. Пока ты писал мой портрет.
— Что ты видела?
Она задумалась.
— Дом… Прихожую… Я знаю, что наш дом такой же, как этот. С прихожей внизу. Двухэтажный.
— Ты уверена?
— Почти.
— Этот дом помогает тебе вспоминать, да?
— Да.
— Тогда надо отсюда уехать!
— Нет, Даниель, уже слишком поздно. Знаешь, я хочу избавиться от этих мук… Лучше уж вспомнить… Это ничего не изменит в моей любви к тебе. Кто бы ни были люди, которых я вспомню, я останусь с тобой! Я ведь уже говорила тебе в Кастельдефельсе: я никогда не любила никого другого, кроме тебя! Чем ближе я подхожу к правде, тем больше внутренне в этом убеждаюсь!
Я поцеловал ее. Губы Марианны были не такими свежими и прохладными, как обычно. Наверное, у нее жар. Да, в ней что-то совершалось.
— Марианна, ты только что сказала: я знаю, что наш дом такой же, как этот.
— Ну и что?
— Ты сказала «наш», значит, понимаешь, что жила там не одна.
Марианна провела рукой по волосам, ногти цеплялись за медовые пряди, затмевавшие в комнате весь свет.
— Мне кажется, все-таки я жила одна… Кто-то недавно умер. Я никак не могла свыкнуться с этим…
Она словно прислушивалась к какому-то тайному голосу внутри себя.
— И все-таки нет… Кто-то был…
