восприниматься[9].
Прагматисты, продолжает Монтегю, отождествляют познавательный акт с его содержанием, в котором дана объективная действительность. Но
Точно так же Монтегю возражает и против прагматистской теории истины. Он утверждает, что «истинность (или ложность) любого предложения предшествует процессу, посредством которого она (истинность или ложность) подтверждается или опровергается»(78,430). Истина не создается в акте проверки, как утверждал Джеме, она лишь в нем проверяется. «Предложение „Марс населен сознательными существами“ либо истинно, либо ложно, но может пройти много времени прежде, чем мы откроем, каково оно: истинно или ложно»(78,430). Оттого, что я в настоящее время не знаю, истинно оно или ложно, оно не меняет свою природу: оно является истинным или ложным. Каково оно, я сейчас не знаю. Но когда-нибудь я это узнаю, Но оно не станет истинным тогда, когда я это узнаю, а уже сейчас оно истинно или ложно.
Когда мы открываем, что предложение истинно, говорит Монтегю, то лишь философскому прагматисту может прийти в голову в уединении его кабинета, что предложение ожидало этого момента, чтобы сделаться истинным или ложным.
Прагматисты на это возражают, замечает Монтегю, что соответствие между суждением и реальностью не существует вне опыта. На это мы отвечаем идеалистам, что, хотя факты не могут наблюдаться вне опыта, все же, когда они наблюдаются в опыте, они выказывают все признаки независимости от того опыта, в котором они воспринимаются. И так же обстоит дело с истиной, которая есть особое отношение соответствия или согласия между фактами и суждениями об этих фактах. Это соответствие не может быть обнаружено вне того опыта, который их подтверждает или опровергает. Но, раз открытые в этом опыте, они показывают все признаки независимости от него.
Подводя итог, Монтегю пишет: «Вся природа и поведение вещей оправдывают вывод реалиста о том, что функция опыта вообще и проверки в особенности состоит не в том, чтобы создавать вещи… но скорее в том, чтобы обнаруживать и раскрывать их для нас» (78,431).
Если прагматисты возражают, говоря, что в таком случае опыт делается бесплодным и не оказывающим влияния на мир, то это утверждение также опровергается очень легко: опыт, восприятие, познание безусловно влияют на мир, на вещи. Каким образом? Они дают возможность познающему субъекту воздействовать на них, приспосабливать их, изменять их и использовать для своих нужд.
Такова в кратких чертах критика неореалистами своих противников и их обоснование тезиса о независимости объектов познания. Однако остается неясность в понимании объекта познания.
Необходимо сказать, что неореалисты вовсе не приписывают сущностям, существующим идеально, духовную природу. В понимании природы познаваемых сущностей они вообще не проводят какого-либо различия между эмпирическими вещами (existents) и вещами, имеющими неэмпирическое существование (subsistents).
«Сущности (объекты, факты и т. д.), изучаемые в логике, математике и физических науках, не являются ментальными в любом обычном или подходящем смысле слова „ментальный“» (74,80). Так заявляет Холт, и буквально то же самое повторяет Марвин (74,81).
Пока что неореалисты дают лишь отрицательную характеристику познаваемым объектам: они не являются ментальными. Но каковы же они? Ответ мы получим немного позже.
Обратимся теперь к следующему принципу неореализма, который утверждает Монтегю. Как мы уже знаем, он гласит, что «по крайней мере, некоторые из сущностей и универсалий, которые мы познаем, существуют и тогда, когда мы их не осознаем» (78,424).
Он разъясняет, что «метод доказательства независимого существования универсалий или сущностей, имеющих идеальное существование (subsist) тот же самый, что и метод доказательства независимой реальности особенных вещей или существующих событий. То, что 7+5=12 полностью объясняется природой семи, пяти и двенадцати, но ни в малейшей степени — природой сознания» (78,426).
Как говорит Перри, «чтобы логические и математические структуры познания были истинны по отношению к природе, они должны быть абстрагированы от природы и проверяться природой; если так, то они и должны быть в природе» (54,454). В этом смысле неореалисты и говорят о присущем их учению платоновском реализме.
Конечно, это совсем не так. Неореалисты ведь не утверждают, что универсалии предшествуют вещам и в них реализуются, подобно идеям Платона. Они говорят лишь о том, что и те и другие обладают одинаковым «онтологическим статусом», одинаково существуют независимо от сознания и познания. Но именно это «одинаково» и вызывает возражение. Не подлежит сомнению, что общее не вносится в природу сознанием человека, как полагал Кант. Оно существует в природе в отношениях между вещами, но
Их идея состоит в том, что все общие понятия, в том числе и понятия математики, имеющиеся в голове человека, в таком же точно виде обладают бытием и сами по себе, т. е. существуют вне головы, вне сознания. Неореалисты игнорируют чрезвычайно сложный, подчас запутанный. противоречивый путь познания, путь создания абстракций, построения гипотез, их математической обработки, экспериментальной проверки и т. д. и т. п.
Основная идея неореализма состоит именно в том, что все содержание сознания наделяется самостоятельным существованием или бытием, включается в мир объективных фактов, объявляется независимым от сознания. Согласно неореалистам, все, что в процессе познания входит в сознание и оказывается в нем, все это объективно существует и вне сознания.
Все явления сознания, имеющие как чувственные, так и нечувственные источники, одинаково являются для них фактами, обладают независимым от сознания бытием. Монтегю называет этот основной тезис неореалистов «панобъективизмом», т. е. убеждением в том, что все вещи, как материальные, так и идеальные, обладают объективным бытием. Неореалисты, в противовес идеалистам, стремятся обосновать и провести мысль об объективности знания, об объективном содержании наших восприятии, представлений и понятий. Но делают они это как-то неуклюже. Продукты человеческой головы, сознания, мысли отрываются неореалистами от сознания, от мозга, и они получают самостоятельное существование, наделяются объективным бытием, а это и есть, конечно, своего рода идеализм платоновского типа.
Итак, согласно неореалистам, в мире, и притом совершенно объективно, существуют конкретные вещи, являющиеся объектами чувственного восприятия, существуют также и логические сущности, универсалии, данные в мышлении. Как мы уже видели, ни те, ни другие не имеют ментальной природы. В то же время они, конечно, и не материальны. Каковы же они?
Неореалисты идут здесь по проторенному пути. Они приравнивают их на некоторой постулируемой ими основе, называемой «нейтральной субстанцией». «Всякое бытие, — утверждает Холт, — не является в сущности ни духом, ни материей, но одной нейтральной субстанцией» (42,183).
А вот что пишет Перри: «Если математические и логические формы являются действительными свойствами реального мира, то становится невозможным утверждать, что реальный мир составлен исключительно из материи или какой-нибудь чисто телесной субстанции. В одинаковой мере это противоречит другому типу монизма, утверждающему, что реальный мир составлен исключительно из духовной субстанции, и дуализму, который склонен предложить рассечение мира на духовную и телесную субстанции. Это означает, что по крайней мере некоторая часть мира ни телесна, ни духовна, но „нейтральна“ по своей субстанции» (56,372).
Но что же такое эта нейтральная субстанция? Это весьма искусственное понятие, реальное содержание которого почерпнуто неореалистами у Маха и Авенариуса. Так, Холт говорит: «Вероятно, самое лучшее, что каждый может сделать, это одобрить позицию, занятую Авенариусом, и сказать, что наш мир есть мир чистого опыта. И это должно быть понято в чисто эмпирическом духе. Этот термин включает, как
