совещания, не являлись ли эти установки не чем иным, как требованием беспощадно грабить оккупированные территории?
Итак, обвиняемому, по сути, нечего ответить обвинителю, который выкладывает на стол, как козыри, все новые документы, характеризующие внешнюю и внутреннюю политику нацизма. А ведь это Герман Геринг, который воспринимал процесс как последнюю линию обороны фашизма, он призывал своих товарищей не уступать обвинению и использовать свидетельский пульт для ответа победившим союзникам. В частности, Гансу Франку он говорил во время процесса: «Немецкий народ поднимется, Ганс. Пусть это будет через 50 лет, но он признает нас героями и перенесет наши полуистлевшие кости в гробах в национальный храм»[1680].
Но даже неистовый «фюрер скамьи подсудимых» не мог оспорить объективности фактов, собранных обвинением. Не возражали и другие подсудимые. Что могло заставить их молчать? Угрозы и обещания? Но тот же Геринг заранее знал, что будет приговорен к смерти, и мужественно принимал ее. У многих других подсудимых было достаточно мало возможностей строить иллюзии касательно своей будущей судьбы в случае вынесения обвинительного приговора — скорей отрицание всего, чего можно и нельзя, было их единственным шансом.
Однако большинство обвиняемых предпочитают обвинять во всем друг друга или своих погибших коллег, не отрицая обвинений по существу. Геринг винил во всем Гитлера, который, с его слов, принимал все важнейшие решения практически единолично[1681]. Кейтель и Йодль кивали на Гиммлера, Функ на Штрейхера, Дёниц на Геринга и так — до бесконечности.
Никто не сказал: «Этого не было». Все твердили: «Это был не я».
Пытки? Но это совершенно невозможно. Тот же Геринг слишком часто общался с людьми, находящимися на свободе: с многими адвокатами, журналистами, супругой. Во время этих свиданий кто-то даже умудрился передать ему яд, который он принял после вынесения приговора. Эмма Геринг позже опубликовала мемуары[1682], в которых описала свои встречи с арестованным мужем, однако ни на одной он не говорил, что его поведение на суде — вынужденное. Не заявил о пытках никто из подсудимых за долгие месяцы открытого процесса. Не вспомнил никто из десятков людей, обслуживавших нюрнбергскую тюрьму и регулярно имевших доступ к подсудимым.
Не вызывают сомнения и документы, предъявленные обвинением в Нюрнберге, зачастую в них приводились факты, которые могли знать только реальные исполнители расправ. В частности, во время заседания Трибунала обвинение предъявило документ о казни зимой 1942 года военнопленных-инвалидов под Житомиром. Тогда при казни группы заключенных с ампутированными руками сплоховали палачи: четверо конвойных привезли в лес 28 человек, приговоренных к смерти, решив, что легко справятся с «этими калеками». Но пока двое палачей увели нескольких смертников на расстрел, остальные убили двух конвойных и стали выпрыгивать из кузова лагерной машины. Оставшиеся двое немецких «сверхчеловеков», увидев такое изменение диспозиции, в панике убежали в лес.
Нюрнбергские обвинители не знали ничего об участи бежавших заключенных. Не знал об этом и журналист Юрий Корольков, описавший этот эпизод в одной из своих книг. Через несколько лет он получил письмо от некоего Николая Мурашко, боцмана с монитора «Смоленск». Тот писал:
«Один эпизод из книги, а именно расстрел гестаповцами советских военнопленных воскресил в моей памяти жуткие для меня дни, которые неизгладимо легли на всю мою жизнь. Это заставило написать вам это письмо — в описанном вами событии я являлся действующим лицом. Но откуда вы знаете, что произошло под Житомиром 24 декабря 1942 года?»[1683]
По сей день существует множество воспоминаний жертв нацистских концлагерей. В одном только архиве Союза бывших малолетних узников фашизма хранится около 7 тысяч рукописных свидетельств бывших заключенных концлагерей[1684].
Многих из этих людей уже нет в живых, но остается — память.
Память о том, чем оборачиваются теории национального превосходства, отряды штурмовиков, крикливая риторика и бесноватые манифестации. Их логическое завершение — идея рациональнейшей системы грабежей и убийств, чтобы из праха жертв строить собственное благополучие сверхчеловеков.
Память о том, чем не может не являться фашизм во всех своих проявлениях, как бы он ни именовался и какими бы лозунгами ни скрывал свою суть: смертью, преступлениями, абсолютным злом, которому нет оправдания и забвения.
Примечания
1
2
