«— Я за предложение товарища Сталина. — Так заявили Крупская, Варейкис, Молотов, Ворошилов. Иные повторили слова Постышева — Косиор, Петровский, Литвинов: за „суд без расстрела“. Но из истории не выбросишь и того, что Косарев и Якир, ближайшие очередные жертвы беззакония, проголосовали и после сталинского предложения за „исключение, суд и расстрел“»[651] .
Хотя Волкогонов и ссылается на архивный документ[652], в его изложении есть небольшая, но все же непозволительная для серьёзного историка неточность: на заключительном голосовании специальной комиссии по делу Бухарина и Рыкова Якир в конце концов согласился с принятым единогласно «предложением т. Сталина». Тем не менее, Волкогонов справедливо пишет о том, что, выступая в прениях, Якир вместо «защиты Бухарина и Рыкова», придерживался совсем иного мнения: «исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ЦК ВКП(б), предать суду и расстрелять».
Не подтверждается и версия супруги Бухарина о неявке на заседание комиссии М. И. Ульяновой и Н. К. Крупской.
Тем не менее, Ларина настаивает, что права именно она:
«Однако я убеждена в том, что если документ голосования в комиссии (оно, как рассказали мне те же жёны, было поимённое) и сохранён для истории, он сохранён лишь в том виде, как того пожелал Сталин.
Именно поэтому документ о составе комиссии и ходе обсуждения, на котором основываются Г. Бордюгов и В. Козлов в статье „Николай Бухарин. Эпизоды политической биографии“ и Д. Волкогонов в работе „Триумф и трагедия“ (политический портрет Сталина) не вызывает у меня доверия. На основе оставленного для истории документа можно заключить, что комиссия была куда многочисленней, чем об этом рассказал мне Бухарин. Возможно, Н.И. упомянул лишь главных членов комиссии, не исключено, что в комиссию были введены дополнительно не члены Политбюро уже после ухода Бухарина и Рыкова с пленума.
Подозрение вызывают противоречия между данными о поведении на комиссии Якира, полученными мною, и тем, как оно отражено в документе.
…
Многим членам комиссии, в том числе и А. Косареву, оставалось жить недолго, Якиру и вовсе чуть больше двух месяцев, и оставить свидетельство для истории, какое было угодно диктатору, ничего не стоило. Кстати, Нина Владимировна Уборевич рассказала мне о поведении Якира на комиссии по собственной инициативе — „он был единственным, кто воздержался от голосования“» [653].
Что ж, посмотрим, насколько убедительна подобная версия.
Для начала зададимся вопросом, а в какой степени «вызывает доверие» само сочинение Лариной? Как правило, авторы воспоминаний описывают то, чему они были непосредственными свидетелями, в чем принимали личное участие. Однако связь Лариной с событиями на Пленуме прослеживается лишь в том, что она какое-то время делила кремлёвскую жилплощадь со своим мужем. Из множества «фактов», сообщённых мемуаристкой, с большим или меньшим доверием можно отнестись только к тем, о которых она пишет как о собственном, в том числе лагерном, опыте. Остальное, увы, проходит по категории слухов и сплетен. Воспроизведённое по памяти после долгих лет заключения и ссылки пресловутое «завещание» Бухарина, по правилам исторической науки также следует рассматривать как заведомо ненадёжный источник.
В чём же состоит личный опыт Лариной-Бухариной?
Легко заметить, что многие факты из её судьбы зачастую прямо противоречат тем оценкам пережитого, которые мемуаристка хотела бы внушить своим читателям. Так, несмотря на исключение из ВКП(б) и арест Бухарина, Лариной в течение нескольких месяцев удалось сохранять за собой кремлёвские апартаменты, которые достались её мужу как представителю партийной элиты. Причём именно Сталин категорически выступил против немедленного выселения супруги опального лидера «правых» из Кремля. Живя в Москве, Ларина дважды передавала мужу книги, запрошенные им для работы в тюрьме. Находясь в камере, Бухарин написал более 50 авторских листов: теоретические работы «Философские арабески» и «Социализм и культура», первую часть автобиографического романа «Времена», а также книгу стихов[654], что явно не вписывается в красочно расписанную досужими публицистами картину «застенков НКВД», в которых к заключённым применяли пытки и издевательства.
Лишь после того, как летом 1937 года чекисты получили первые признательные показания Бухарина, его жене, наконец, было предложено покинуть Москву и переселиться на выбор в один из пяти городов Советского Союза (она выбрала Астрахань). Чуть позже, когда Ежов (опираясь, заметим, на узаконенное решение о применении репрессивных мер к членам семей «врагов народа») потребовал применить к Лариной высшую меру наказания, Сталин посчитал такое наказание чрезмерным и настоял на сохранении ей жизни[655]. Разумеется, Ларина многие годы провела в лагере и ссылке, но дожила до глубокой старости и даже дождалась «реабилитации» своего мужа.
Однако вернёмся к протоколу заседания Комиссии по делу Рыкова и Бухарина. Есть ли хоть какие- нибудь основания сомневаться в его достоверности? Сегодня, когда из хранилищ бывшего Центрального партийного архива извлечён оригинал документа и для всеобщего обозрения опубликована его фотокопия, малейшие сомнения в подлинности этого важного свидетельства работы комиссии Политбюро отпадают сами собой. А вот доводы Лариной основаны лишь на подозрениях и приводятся вообще без каких-либо доказательств. К примеру, она откровенно признаётся:
«Дальнейшие подробности мне стали известны от жён, мужья которых присутствовали на пленуме и были арестованы после Бухарина, но расстреляны до него. Сведения я получила главным образом от Сарры Лазаревны Якир, Нины Владимировны Уборевич и жены Чудова, Людмилы Кузьминичны Шапошниковой. Все трое рассказали мне одно и то же. Поэтому предполагаю, что информация точна»[656].
Действительно, на первый взгляд, в своём рассказе Ларина опирается на три независимых источника. Но это только на первый взгляд. Дело в том, что собеседницы Лариной тоже не присутствовали на заседании комиссии. Откуда же они могли узнать «подробности»? Жена Якира — непосредственно от своего мужа. Жена Уборевича — от Уборевича. Однако Иероним Петрович на комиссии не присутствовал. Откуда же он узнал о поведении Якира? Ах да, ему
И, наконец, последнее утверждение Лариной: дескать, «фальсификация» была затеяна для того, чтобы «сохранить для истории» документ «в том виде, как того пожелал Сталин». То есть, протокол специально подделали, дабы опорочить доброе имя Якира в глазах потомков. Однако, как говорится, не слишком ли много чести? Документ совсем не предназначался для публикации, и увидел свет только в наше время. К тому же Сталину заниматься такими мелкими подлогами вообще не имело никакого смысла: почти на каждом из сохранившихся документов из недр Политбюро за 1937–1938 гг. есть виза или правка вождя. Так что сама мысль, будто Сталин занимался подчисткой нескольких страничек машинописного текста специально «для истории», тогда как только его личная «особая папка» содержит не одну сотню куда более впечатляющих документов на ту же тему, может прийти в голову лишь человеку с больным
