своему отцу и его гостю, редактору из Ревлингса-Пенсильвания. Он приковылял сюда. Если не ошибаюсь, ты тоже взялся оттуда?»
В тот раз снова перед Адамом предстал ряд ярких впечатлений, когда автобус мчался в ночи – вся та же их спешка.
Эмми продолжала: «Слушай, этот парень говорит, что жил в Ревлингсе всю свою жизнь, и не может вспомнить кого-либо из Фермеров – не фермеров на ранчо, а твой фамильный род. Он говорит, что знает всех в городе. Ты не говорил, что твой отец служил страховым агентом в Ревлингсе»
- Я не знаю, - ответил Адам. - Это так важно?
- Нет, действительно, это не важно. Этот человек только приехал, и когда мой отец сказал ему, что ваша семья также из Ревлингса, то он подумал, что может написать что-либо о вашем роде, собранном воедино, и он не смог вспомнить каких-либо Фермеров именно из Ревлингса, также и в страховом бизнесе, и я полагаю… я подумала, что могу это проверить. Думаю, что было бы интересно узнать о вашем старом доме.
- Любопытно, - сказал Адам. Он удивился этому курьезу, но старался говорить прохладно и не хотел, чтобы Эмми услышала удивление в его голосе.
- Хорошо. А твоя мать? Ее девичья фамилия? Может быть, он помнит ее мать? - хихикала Эмми. - Кто-нибудь, как это…?
- У моей матери была фамилия Холден. Луиза Холден.
- Hold On [придержи (англ.)]. Я увижу, если полетят искры.
Он отдаленно слышал, как по всей вероятности Эмми докладывала о своих находках посетителю редактора.
- Стой, - сказала Эмми, повернувшись к телефону. - Это не звон колокола. Эй, как долго ты здесь живешь, между прочим? Ты не сказал, где родился.
Адам был готов сказать: «Я родился здесь. И мои родители тоже». Но что-то заставило его промолчать. Память мимолётна…
- Молчишь, Асс?
- Смотри, Эмми, я сказал, что мы приехали в Монумент из Ревлингса, но не сказал, что родился здесь. Ты что-то не поняла. Мы жили здесь… о… только несколько месяцев, я догадываюсь. И отец в то время не работал. Он был с поломанной ногой. Когда мы прибыли в Монумент, то услышали о продаваемом здесь страховом агентстве.
Адам был удивлен своей способности лгать, в его душе лихо изобретались какие-то новые обстоятельства перемен у себя и у родителей. Но он хотел знать – почему? И что заставляло его лгать?
- Ладно. Полагаю, было нечто такое, Асс. Все-таки, так ли плохо, если Ревлингс был для вас городом старого дома, твои родители могли бы с удовольствием встретиться с нашим гостем. Они могли бы собраться и все.
- Ладно, спасибо, Эмми. Хорошая идея.
Т: И это все?
А: Да.
Т: Эмми возвращалась к этому разговору снова?
А: Нет. Никогда.
Т: Что ты думаешь об этом разговоре и о ее вопросах?
А: Это было нелепо и странно.
(пауза 5 секунд)
А: Я был уверен в том, что редактор из Ревлингса ошибался. Он, очевидно, имел плохую память. Я, наверное, и не думал об этом.
(пауза 10 секунд)
Т: Вот мы и перебрались в другую точку.
А: Мы?
Т: Дай мне собраться. Первая точка – это тот день среди деревьев с собакой. Главное, что привело тебя и отца в лес. Вторая – этот разговор с Эмми по телефону. Первый раз тебе было девять лет и четырнадцать во второй.
А: Я устал.
Т: Рано. Потерпи немного. Все идет неплохо.
А: Я больше ничего не хочу добавить.
Т: Ты думаешь об Эмми?
А: Да.
Т: Все начинает возвращаться к тебе, не только Эмми?
А: Я не знаю.
Т: Надо все вернуть. Вспомни, я помогу тебе, и лекарства помогут, но…
А: Но помочь мне? Где-то выигрываешь, где-то теряешь?
Т: Думай о выигрышах.
А: А если только теряю?
Т: Не думай об этом. Не надо.
А: Если это страшные потери?
Т: Надо все взвесить.
А: Спасибо.
END TAPE OZK005
Дождь начинает без предупреждения. Он режет по лицу, осыпает все мое тело. Облака сгущались, когда я еще въезжал в Ховард-Джонсонс, но меня это не волновало. Этим утром солнце и облака играли разными цветами на протяжении всего моего пути. Ливень встретил меня внезапно. Я жму по узкому участку шоссе №119. Грязь летит с моих ног во все стороны лишь потому, что переднее колесо без щитка, и ничего не защищает меня от брызг. Дождь лупит на встречу, и я еду через шторм.
Съезжаю с хайвэя и думаю, что делать дальше. Кося глазами в сторону, где-то в четверти мили отсюда вижу дом, но я не хочу оказаться среди людей. Можно спрятаться под деревьями, и я толкаю байк к протяженной кленовой роще. Дождь льет, как из ведра. Я въезжаю в рощу и чувствую, что деревья не могут меня защитить. Массивные капли, срывающиеся с ветвей, молотят меня сверху. С отвращением прислоняюсь к стволу дерева. Дождь снова усиливается, качая гнущиеся под ветром ветки. Холод проникает под одежду, просачиваясь под кожу и в кости. Отцовский портфель промок, и карта пропала. Я вытаскиваю портфель из корзины, обнимаю его и прячу под курткой. Он мокрый, но меня это не волнует. Дождь продолжается. Я смотрю на размытую карту и внезапно чувствую, что голоден, как волк, и не могу вспомнить, когда еще я был так голоден.
Проезжает машина – стейшен-вагон с деревянными панелями по болтам. Сидящий за рулем, смотрит в мою сторону. Мне хочется, чтобы он остановился. Закинуть бы байк на багажную решетку, что у него на крыше, и ехать в тепле и уюте. Но я почему-то рад тому, что он проскочил мимо, не остановившись.
«Я – Крепкий Орешек», - говорю я себе. Мой голос странно звучит в моих ушах. Дождь пляшет по земле, вода прыгает и скачет, словно капли масла на раскаленной сковородке. Я морщу все внутри себя и крепко обнимаюсь сам с собой. Холод, сырость и беспомощность. Я не отсырел – я промок.
- Я не возвращаюсь, - говорю я.
- Нет, - отвечаю сам себе.
Мой голос мешается с ветром и дождем.
«Все хорошо, все хорошо. Я следую в Ротербург-Вермонт», - я думаю вслух, повышая свой голос над шумом дождя. Раскаты грома отвечают мне, собаки вслушиваются, а я прижимаю спину к дереву и внезапно
