необходимого. В быту он был нетребователен, почти аскетичен. Комфорт на уровне комсомольского общежития его вполне устраивал. Только бы немножечко, одиночества для работы.
«Троллейбус, где отсутствует кондуктор,-вот самый лучший транспорт для меня» – эти строки из его незаконченных стихов отнюдь не кокетство. Так он жил.
Последние годы он провел на Второй Аэропортовской.
Я обитал в корпусе напротив, выстроенном не-
сколько раньше. И к тому времени, когда заселялся новый дом, уже чувствовал себя старожилом этой улицы. Я и гулял по ней однажды с ощущением привычности, когда встретил Светлова-новосела.
– Никак не приноровлюсь к нашему району,- сказал он.- После улицы Горького здесь очень тихо. Это хорошо, но необычно.
– Как устроились, Михаил Аркадьевич?
– Устройство – это не по моей части. Зайдем ко мне, поглядите. Я даже угощу вас чем бог послал.
В его квартирке еще пахло краской, мелом, клеем. Слегка тянуло сыростью непросохшей штукатурки. В комнате стоял матрац на подпорках, рядом старое кресло. Небольшой круглый стол – на нем ворох бумаги пишущая машинка. На свежем, еще не навощенном паркете- навалом стопки книг. И надо всем этим возвышался огромный трехстворчатый шкаф, занимавший половину стены.
– Как вам нравится этот шедевр? – спросил Светлов.
Я пожал плечами.
– Дело в том, что деньги, ассигнованные на приобретение мебели, я вручил соседке. Она любезно согласилась раздобыть все необходимое. Оказалось, эта хрупкая женщина страдает гигантоманией. Ее воображение пленил шкаф-дворец, рассчитанный на иллюзиониста, который переодевается каждые тридцать секунд, или на семью, во главе которой стоит мать-героиня. И все деньги моя опекунша ухлопала на это бессмертное творение рижских мастеров.
Светлов распахнул дверцы – шкаф был почти пуст.
– У меня всего один костюм. Когда я надеваю его и ухожу, шкаф скучает. Куда его девать? Мне советуют оставлять квартиру незапертой, может, какой-нибудь рецидивист-недоучка польстится на мой полированный контейнер?..
– Шкаф надо продать,-решительно сказал я.
– Хотел бы я видеть покупателя, который выложит денежки за эту гробницу фараона! Может быть, предложить ее издательству «Советский писатель» для хранения залежавшихся рукописей? Неплохая идея, а?
Светлов закрыл шкаф.
– Пойдемте лучше на кухню, она, кстати, единственная в своем роде – превосходит размером жилую комнату. Других таких кухонь в нашем доме нет. И это стало предметом моей гордости. Надо же человеку чем-то гордиться! Очевидно, строители предполагали, что в этой квартире будет жить шеф-повар, вышедший на пенсию.
Кухня действительно была просторная, почти пустая, пол в черно-белую шашечку иронически поблескивал.
– Посмотрим, может быть, что-нибудь осталось на моих интендантских складах, а также в винных погребах. Дело в том, что у меня сейчас, как у новосела, дни открытых дверей не только для предполагаемых похитителей шкафа, но и для всех людей доброй воли.
Я уже знал, что у Светлова за минувшую неделю в гостях побывало великое множество народу – друзья и просто знакомые, соседи и родичи, литераторы и актеры. Плотник, сколотивший для Светлова полку. Друг юности из Днепропетровска – не виделись тридцать лет и случайно встретились на улице. Маститый прозаик и ребята из литобъединения «Магистраль». Режиссер из театра Ермоловой и парикмахер из писательского клуба. И для каждого что-нибудь находилось. Добрая шутка и рюмка вина, новое стихотворение и чашка кофе, книга с дарственной надписью и сверкающий каламбур…
Щедрость новосела была неиссякаема.
– Гостя надо звать внезапно,- говорил Светлов, доставая остатки угощения,- его надо затащить врасплох, чтобы он не успел обзавестись подарком для хозяина. Боюсь подношений… На новоселье дарят обычно вещи ненужные и громоздкие. У соседа справа уже образовался склад чудовищных ваз. Одному горемыке принесли часы весом в два пуда, в оправе из уральского литья. Меня, кажется, бог миловал…
К подаркам он и правда был равнодушен. А вот дарить любил.
Без необходимого он прожить мог.
Без лишнего – никак.
…Я вернулся из туристской поездки. Пришел к Светлову.
– А, знатный путешественник! Ну, садитесь, рассказывайте. Что видели? Неужели правда были в Париже?
– Вот доказательство,- я протянул ему шариковую ручку (по тем временам новинку),- куплена не где- нибудь, а на бульваре Пуассоньер. Это – вам.
– Спасибо! Как удачно! Я как раз собираюсь писать заявление в Литфонд, просить временный заем. Как вы думаете, если я напишу свою слезницу этой роскошной парижской ручкой, больше будет шансов на получение ссуды?
– Бесспорно!
– Вот и хорошо. Обнадежили… Ну, а в Лувре вы были?
– К сожалению, недолго, но был.
– Что вас больше всего поразило?
– Ника. Головы нет, одно крыло частично отбито. А все равно видишь – она красивая, счастливая и – летит.
– Понимаю. В этом, собственно, и состоит искусство. А как Венера Милосская?
Я не мог понять: всерьез он спрашивает или тут какой-нибудь подвох? Не из тех он, подумал я, кто стал бы в Париже прежде всего интересоваться музеями.
Все же я продолжал отвечать, но на всякий случай полушутливо:
– Венера на месте. Только я долго убеждал себя, что это оригинал. Слишком много видел до этого копий.
– Убедились?
– О да! И знаете, что, помимо всего, подтверждало подлинность? Мрамор очень старый и весь в щербинах. А копии – они гладкие.
– И по-прежнему Венера без рук?
Вопрос меня совсем озадачил.
– Ну, а как же? Откуда им взяться, рукам?
– Долго дома не были, газет не читали. А между тем было ужасное сообщение. В районе острова, имя которого носит Венера, кажется, в Эгейском море, дотошные археологи ныряют, ищут недостающие руки богини. А я все думаю – не дай бог найдут да и приладят их к туловищу. И Венере – крышка. А потом разохотятся и раскопают где-нибудь голову нашей Ники. Прощай, незавершенность, до свидания, воображение!
…Через некоторое время в новой книге Светлова «Горизонт» я прочитал стихотворение «Искусство»:
