zolotussky zoil

обязательно хотел узнать, за что на него этот необъяснимый позор».

Для отца это трагедия, посрамление чести, вопиющая ошибка; для сына — то, что вполне могло случиться. Он относится к этому факту без паники. Он опять-таки старше отца в этом переживании. «Отца выпустили часа через три, — продолжает В. Семин. — Тут же, в подвале, ему вернули ремень и медаль. Сержант подождал, пока он перепояшется, приведет себя в порядок, почтительно пропустил вперед... И хотя сержант ничем не показал, я почувствовал, что он стал иронически относиться к отцу, словно этот нелепый арест запачкал и меня, и отца».

Когда отец произносил: «а наши дети», он и не подозревал, как вырос его сын. Не подозревал о том, что ему пришлось увидеть в арбайтслагере. И что он понял там о себе и о человеке вообще.

«Сколько сил я потом затратил, чтобы вернуть себе власть над собственной судьбой!» — восклицает герой Виталия Семина. Эта фраза — как бы предвестие того страшного плача-крика, которым еще несколько дней и ночей будет мучиться он по возвращении на родину. «Они все сейчас кричат, — скажет о нем его двоюродная сестра Аня. — Они все взбесились у себя на фронте и в плену, а в общем, нормальные ребята».

«Нормой стало ненормальное — вот о чем я кричал», — объяснит ее слова Сергей.

Вот почему желание разом покончить со всем ненормальным — покончить навсегда — стало жгучим желанием тех, кто вместе с Сергеем выжил в арбайтслагере. Кажется, не покончи они со всем этим — не начаться и новой жизни. Откуда быть чистоте, если не очистить мир от грязи, если не смыть ее, не уничтожить? «Как жить, сознавая, что за жизнь стольких людей невозможно отомстить?»

Оттого и дрожит ствол винтовки в руках героя В. Семина, оттого он и подступает к краю мщения — и отшатывается от него. Как наказать зло, как победить его? Военная победа — тут еще полпобеды. Победа духа была бы тою победой, которой этот вопрос был бы решен.

Как пишет В. Семин, городок, возле которого стоял арбайтслагерь, стоял наверху и смотрел на лагерь сверху. То был взгляд не только городка, но и взгляд всех, кто сторожил, заставлял работать и убивал заключенных. Это был взгляд и отдельных людей, и нацистской идеи, которая была сильней, чем отдельные люди, страшней, чем отдельные люди. Хотя Сергей видел высокомерие этой идеи в глазах конкретных людей. Так смотрел на пленных комендант лагеря, так смотрели мастера, так смотрели женщины и дети в городке. Для них люди, заключенные в лагере, были не люди, а животные. И они высовывались из своих окон, когда колонну заключенных прогоняли по улице, чтоб посмотреть на тех, как смотрят обычно на скот, гонимый на бойню. Поэтому убить одного фашиста для героя В. Семина — еще не отмщение. Убить идею гораздо важней. Ее не расстреляешь ни из пистолета, ни из автомата. Тем более — из мосинской винтовки.

Победить идею можно только идеей. Только превосходством иной идеи, которая не из книжки, а через страдания и опыт является человеку. Хотя и он тоже должен положить на это усилие воли. Власть над судьбой (и над собой) даешь себе сам, рассуждает В. Семин.

Когда Сергей и его товарищи по несчастью проезжали через Германию 1942 года — их гнали на запад — шел дождь. И все: булыжник на улицах, трубы фабрик, крыши, мостовые, стены домов — лоснилось, как хорошо начищенный сапог. «Начищенный сапог по-особому смотрится, — замечает В. Семин, — если вас могут им ударить. Германия тогда наносила удар».

Совсем в другом виде предстает Германия глазам героя, когда он в 1945 году пересекает ее в обратном направлении. «От сгоревших домов... еще попахивало дымом. Запахи, в общем, уже испарились. Но моей обожженной памяти немного было нужно».

Удар, который нанес германский сапог, вернулся. И «с какой же силой он вернулся»!

Есть в этих словах какое-то торжество. Торжество возмездия. Но — неполное торжество и — неполное возмездие. В этом смысле, в смысле реального мщения, материального мщения, герою В. Семина «немного... нужно». Он думает о высшем мщении, об окончательном мщении.

Германия получила свое, Германии с Германией и разбираться, хотя и сейчас, спустя полвека после прихода Гитлера к власти, не обнять умом противоречия, которое мучит героя «Плотины», — противоречия между культурой труда немцев, культурою вообще и «культурой» убийства. У подножия горы, на которой стоял Бухенвальд (в переводе на русский язык всего лишь «буковый лес»), ютится Веймар — тихий город, рассадник наук и искусств. Сошли ли эти науки и искусства в толщу земную, в толщу народа, или они покрыли тонким слоем лишь поверхность? И оттого их так легко слизнул нацистский язык?

«Надо объяснить, как ум очищается от доброты, — писал В. Семин в романе «Нагрудный знак «OST». — В детстве все было просто. Ум — добр, злоба — глупа. Обидеть может дурак, защитит умный. Слабость проницательна. Очень быстро в уличном потоке выделяешь интеллигентные лица. Сама внешность немецких городов была интеллигентна. Интеллигентной внешностью обладали многие фабричные вещи. И все вместе жестокой петлей душило нас. Это был противоестественный ум — ум без доброты. И я ненавидел гладкий асфальт, ровный булыжник и чувствовал, что где-то в глубине под всем этим лежит огромная, страшная глупость».

Природу этой «глупости» и пытается понять герой «Плотины». Оттого большая часть романа отдана размышлениям. Картинам, воспоминаниям тут же устраивается мыслительная проверка. Если в «Нагрудном знаке» преобладали картины, то тут верх берет осознающая их работа ума.

Ум героя «Плотины» не отвлеченный, не теоретический. Это ум душевный, русский. Он ставит вопросы и редко дает ответы. Отвечают на вопросы ума чувства — чувство, оформляясь в мысль, не перестает быть чувством.

Внешность городка, который сверху смотрел на арбайтслагерь, была тоже интеллигентна. На улицах нет мусора, в трамваях никто не толкается. Все ждут своей очереди, переходят улицу только на зеленый свет. Но когда Сергей и его товарищ убежали из лагеря, интеллигентные жители городка выдали их. Сработала дисциплина. В понятие опрятности и интеллигентности входило и это — выдать. Вернуть несчастных подростков туда, где им определил место порядок. Сделали это не эсэсовцы и полицаи, а мирные немцы.

Этого Сергей не может забыть, как не может забыть он и конфету, положенную кем-то на камень, мимо которого должна была пройти их колонна. Была ли то случайность или милосердие?

Мстить, не решив этого вопроса, Сергей не может. Он, может быть, слишком рефлектирует у В. Семина, но таков уж В. Семин. Упоение мщением для него не апофеоз. Ибо, получив на время преимущество в силе (Сергей вооружен, немцы — нет), его герой переживает и искус силы, искус насилия. Сила быстро входит во вкус. Придя в руки, она уже не хочет уходить из рук. Она как бы липнет к рукам, липнет к душе. Чистоты, построенной на ответном насилии, быть не может.