Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

наконец «чистый паспорт». В 54 г. Эрдмана заново принимают в Союз писателей. С 64 г. активная деятельность в Театре на Таганке (он консультирует своего друга Любимова, неофициальный член Художественного Совета театра). А пьесы «Мандат» и «Самоубийца» продолжают оставаться под запретом. Безуспешные попытки поставить их во время хрущевской оттепели. Спектакли в театрах Вахтангова и … на Таганке запрещены. В одной из попыток восстановить пьесу Эрдмана на сцене в 80-е гг. принял участие и С. В. Михалков, со своеобразной трактовкой Подсекалова как диссидента (то ли Пастернака, то ли Солженицына), что вызвало возмущение Ю. Любимова. В 82 г. Плучек поставил «Самоубийцу» в театре Сатиры, но вскоре после премьеры пьесу вновь запретили. За границей Эрдмана не забывали. В 69 г. на русском языке «Самоубийцу» поставили в ФРГ. Позднее в Швеции. В СССР пьесы опубликованы только в 87 г., уже при Горбачеве, почти через 60 лет после их создания. Сочинения Эрдмана вышли лишь в 90-е гг., посмертно. Умер он в 70-м г. В «своей постели», вернее — не в тюрьме. «Счастливая судьба» талантливого советского писателя. Здесь снова всплывает фамилия С. Михалкова. Стоявший в то время во главе Союза писателей, он отказался подписать просьбу предоставить Эрдману место в больнице: «Я-я нич-ч-его не мог — гу сдел-лать, — говорил он, заикаясь, — ты пон-нимаешь, я даже Вер-ру Инбер с-с трудом ус-строил…А Эрдман-на я не могу». (сноска?)

На историю с «Самоубийцей» наслаивалосьи другое. Еще одна версия: Эрдман вместе с соавтором Массом в молодости писал шуточные иронические стихи, басни. Не то что антисоветские, но далекие и от официальности:

— Чего дрожите вы?
Спросили у страдальцев
Игравшие сонату десять пальцев
— Нам не стерпим такой режим,
Вы бьете нас, и мы дрожим!
Но им ответствовали руки,
Ударивши по клавишам опять
— Когда вас бьют, вы издаете звуки,
А если вас не бить, вы будете молчать.
Смысл этой басни ясен:
Когда б не били нас
Мы б не писали басен

Или другое:

Явилось ГПУ к Эзопу
И хвать его за ж…
Смысл этой басни ясен:
Довольно басен!

В одной басне говорилось, что Бог потребовал у Авраама принести в жертву сына. Тот уже занес нож –

И вдруг сюрприз: Разверзлась туч громада
И бог вопит: «Я пошутил, не надо».
С тех пор переменился свет
И бога, как известно, нет (т. е руку убийцы никто не задержит — ПР)

Сталин слышал о таких баснях и на одном кремлевском застолье попросил Качалова прочесть какую-либо из них. Тот, хмельной, подумал вероятно: Сталин сумеет оценить юмор; он прочитал стихи Эрдмана о подобном застолье, где за чашкой чая «льется мерная беседа лучших сталинских сынов и сияют в самоваре двадцать восемь орденов». Кончались стихи словами:

В миллионах разных спален
Спят все люди на земле.
Лишь один товарищ Сталин
Никогда не спит в Кремле

Иронический вариант расхожей темы: все спят, а Сталин думает в Кремле о благе народа («Колыбельная песня» Джамбула и др.). Легкая ирония. Даже не в адрес Сталина. Скорее в адрес его неумеренных «песнопевцев». Но ее вполне хватило на 3 года Сибири. Прочел Качалов и басню об Эзопе. Сталин прервал его: «Кто автор этих хулиганских стихов?». Больше Эрдман ни обличительных пьес, ни иронических стихов не писал. В конце концов его простили. На определенных условиях: он должен был писать то, что одобрялось властями.

С. Юрский рассказывал о знакомстве с Эрдманом в Таллине, куда артист приехал на пробу роли в одном из фильмов. Эрдман сказал ему: не нужно сниматься в этом фильме; он по плохому сценарию; потом пояснил, что знал отца Юрского, порядочного человека, хорошо относившегося к нему; затем добавил, что сценарий написал он сам, Эрдман, что Юрскому возьмут билеты на обратный поезд; предложил выпить вместе коньячку, а потом он покажет Юрскому рестораны Таллина. Действительно, «счастливый конец».

Разгром театра Мейерхольда. В свое время, в 20-е гг., этот экспериментальный театр имел огромный успех. Его руководитель и главный режиссер входил в число наиболее знаменитых людей того времени. Маяковский включал его в число тех людей, именем которых называют бытовые предметы для их рекламы («гребешок Мейерхольда», «мочала а ля Качалов“;» все равно о Мейерхольде будут спрашивать: «который? Это тот, который гребешек?»). Во второй половине 30-х гг. театр обвинили в формализме. 11 декабря 37 г. письмо преседателя Всесоюзного Комитета по делам Искусств при Совнаркоме P. M. Керженцева Сталину и Молотову о необходимости закрыть театр. Секретно. О том, что Комитет предлагает проект постановления о ликвидации театра Мейерхольда. Последняя постановка в нем — пьеса Габриловича «Одна жизнь», по мотивам книги Н. Островского «Как закалялась сталь» — показала, что театр в результате порочности своего пути «пришел к политическому и творческому тупику», не в состоянии создать советский реалистический спектакль и «является отщепенцем в семье советских театров». В приложениях приводятся проекты постановления Политбюро о ликвидации театра, приказа Комитета по делам Искусств и статьи для «Правды». Содержание проекта приказа, подписанного Керженцевым: «Театр им. Вс. Мейерхольда в течение всего своего существования не мог освободиться от чуждых советскому искусству формалистических позиций и не имел четкой политической линии. Идеологическое содержание пьес то и дело искажалось в угоду левацкому трюкачеству и формалистическим вывертам. Многие пьесы давали извращенное, клеветническое представление о советской действительности („Самоубийца“, „Окно в деревню“, „Командарм 2'', „Выстрел“ и др.). Классические произведения давались в искаженном виде, с извращением их сущности и идеологической направленности (''Ревизор“, „Смерть Тарелкина“, „Горе уму“, „33 обморока''). За последние годы советские пьесы совершенно исчезли из репертуара театра“. Говорилось о том, что советские драматурги и ряд крупных актеров ушли из театра „из-за ложного пути, занятого Вс. Мейерхольдом. Отказавшись от советского репертуара, театр отошел от основных политических и