обругал, предложил применить какие-то репрессии, которые обсуждались на самых верхах, в ЦК. Речь шла о том, чтобы не разрешать Ботвиннику заграничных поездок. Повод вроде бы был ничтожным, но на него следовало реагировать, особенно на пороге к власти. Никакой критики того, что происходит в СССР. Здесь, видимо, сказывалась и осторожность Горбачева, и искреннее недовольство его высказываниями Ботвинника, и обычай ЦК вмешиваться на самом высоком уровне в любые мелочи. Писатель Войнович в предисловии к книге Корчного считает, что, может быть, в этом неумении отличать важное от неважного скрывается одна из причин гибели советской власти (7).
Я не останавливаюсь на других видах спорта. Шахматы казались наиболее объективными, наименее зависимыми от произвола властей. Приведенный материал показывает, что такое представление далеко от истинного положения вещей. Еще один миф!
Конец правления Брежнева (1974–1980 гг.) Кречмер называет «Между репрессиями и компромиссами». С 74 г. наступает время культурной политики — именно политики — «застойного» периода, главная особенность которой заключалась в параллельном развитии двух процессов: 1. не утихающие репрессии, с задачей всеохватывающего контроля над культурно-литературным процессом. 2. сочетание обуздания с культурно-политическими компромиссами, которые позволяли неофициальной культуре оформиться в разных полуофициальных объединениях (71) В 74–75 гг. наблюдается даже некоторое расширение культурного спектра.
Преследования не прекращаются. Это видно, в частности, на примере изобразительного искусства. Выше уже шла речь о том, как преследовались художники-модернисты в конце 60-х — в начале 70-х гг. Не лучше было и позднее. Уже с февраля 74 г. против художников все чаще выдвигаются обвинения КГБ в совершении различных нарушений; модернистам грозят избиениями, уничтожением их полотен; взламывают их квартиры, пугают телефонными звонками, обещают завести дела о «паразитическом существовании», призвать на военную службу и т. п. 12 мая 74 г. в Москве закрыта еще одна квартирная выставка (259). И тогда у художников возникает мысль о прямом неповиновении, о самостоятельных выставках под открытым небом. Вначале она встречает сопротивление из-за боязни последствий. И все же в конце лета 74 г. художники решились на ее осуществление (75, 259). 2 сентября 74 г. художники ставит в известность Моссовет и Союз художников о выставке, которая должна состоятся 15 сентября. Моссовет вызывает их на беседу, состоявшуюся 5 сентября. Там даются туманные обещания предоставить помещение. Художники не верят. Ведущий беседу чиновник категорически не запрещает выставку, но «твердо советует» воздержатся от нее, тем более под «открытым небом» (оно особенно нервирует: демонстрация того, что художники доведены до крайности, другого выхода нет; да и контролировать такую выставку труднее) (75, 259). Чтобы снять с себя ответственность, Моссовет передает дело на решение в Московскую секцию Союза художников. 10 сентября там проходит экспертиза картин, но ее проводят не художники, как договорились, а секретарь партбюро МОСХ и его заместитель, т. е. чиновники (76). Экспертиза решила, что картины не имеют художественной ценности, но не нашла в них антисоветчины. 11 сентября происходит вторая встреча в Моссовете. Тот же чиновник снова заявляет, что не может запретить выставку, но настоятельно ее не рекомендует (76). Художники, не испугавшись, истолковав разговор с чиновником как разрешение, разослали приглашения иностранным дипломатам и журналистам, указав адрес и время (15 сентября с 12 до 14 час.) (76). Милиция и сотрудники КГБ в милицейской форме разогнали участников выставки, до ее открытия, в 11 час.30 мин (использовав 2 грузовика, бульдозер и трактор с ковшом). В момент разгона на предполагаемом месте выставки присутствовали около 50 молодых людей, сочувствующих художникам, западные журналисты и дипломаты, всего около 150–200 человек. Противники выставки — сперва два милиционера в форме и «группа молодежи», то ли мобилизованные комсомольцы, то ли переодетые агенты КГБ. Их руководитель потребовал очистить место; «у нас здесь воскресник», — заявил он. Призвал свою группу взять лопаты и начать работу. А лопат-то, оказалось, не подготовили. Художников «дружески» уговаривали очистить место. В уговаривании принимает участие и милиция. Начинается проливной дождь, но никто не уходит. Тогда приступают к более решительным действиям. Начинают вырывать картины и бросать их на грузовики. Техника стала умело теснить художников и зрителей. Несколько человек арестовано. Трех женщин насильно сажают в легковой автомобиль и куда-то увозят. Происходящее привлекло внимание прохожих. Число зрителей увеличивается, достигает 400–500 человек, не считая смотревших из окон, с балконов. Внезапно появляется большое число поливальных машин. Струи воды. Толпа смотрит на происходящее с некоторым удивлением, любопытством, но в целом нейтрально. Повреждено ряд картин, некоторые художники задержаны. На следующий день, 16-го, они приговорены к 15 суткам ареста «за хулиганство». Через день приговор отменили. Освободили и других задержанных художников. Мягкие приговоры. Но всё происходящее вызвало большой международный скандал. Действия властей осуждены в зарубежной печати, даже коммунистической («Юманите» и др.). Не понятно, чей приказ выполняли разгоняющие. Существует версия, что Андропов был за разрешение выставки (он сам интересовался картинами модернистов), а министр внутренних дел Щелоков, распоряжавшийся милицией, отдал приказ о разгоне. Другая версия: организовало разгон КГБ, чтобы подкузьмить Гришина, первого секретаря московского горкома партии (77, 260). Видимо, скандал всё же выходил за рамки отношений московского начальства, определялся борьбой в высших сферах, с ориентацией на прекращение «разрядки» или на ее продолжение. Тем более, что события происходили на фоне высылки Солженицына и накануне Женевского совещания о правах человека. Ощущается стремление как-то загладить случившееся, пойти на некоторый компромисс. Глезер проводит дома (за квартирой следило ГБ), международную конференцию, на которой художники зачитывают письмо советскому правительству, с протестом против полицейского вмешательства, с требованием освободить арестованных. На конференции объявлено, что 29 сентября на том же месте состоится вторая выставка. Уверенное поведение художников привело к тому, что один из генералов ГБ 17 сентября возложил ответственность за происшедшее на руководство милиции и на секретаря Черемушкинского райкома, где происходила выставка. В заявлении генерала сообщалось, что арестованные будут освобождены, если откажутся от повторения своей «акции»; тогда появится и возможность разрешения выставки. Одновременно в печати появилась официальная версия — 18 сентября ТАСС сообщил, что выставка — дешевая антисоветская провокация, жажда сенсации не заслуживающих известности художников. В тот же день уже упоминавшийся чиновник Моссовета (Сухинич) по телефону передал художникам, что им предлагают переговоры с крупным начальством Моссовета о новых выставках, назначенных на 20 сентября. Так начался переломный процесс, в конце которого неформальное искусство получило некоторый доступ к зрителям (78).
17 сентября художники отправляют письмо в Совет Министров СССР с требованием наказать виновных за разгон выставки, вернуть отобранные картины и возместить убытки. Им отвечают, что картины сожжены. Потом Глезеру анонимно по телефону сообщают, где они находятся. Там две женщины говорят, что нашли их на улице, испачканными, частично порванными. Не могли ответить, откуда узнали телефон Глезера, поняли, что надо звонить именно ему (79). Как почти всегда — топорная работа, уверенность, что в любом случае «и так сойдет».
20 сентября начались переговоры между художниками и Московским управлением культуры. Последнее пытается навязать все новые и новые условия; требует, чтобы открытие выставки состоялось не в воскресенье, 29-го сентября, а в субботу, 28-го, т. е. в рабочий день, не в том месте, где была первая, а в другом (в Измайловском парке). Оба требования художники отвергли. Наконец власти согласились с датой, а художники с выделением небольшого (чтобы ограничить размер выставки) участка в Измайловском парке. Согласились и с требованием не выставлять «антисоветских», «порнографических», «религиозных» картин. Приняли они и условие о предварительной цензуре картин молодых (малоизвестных) художников комиссией из художников и начальства. 24 сентября по телефону художника Рабина известили об окончательном позволении провести выставку 29-го, с 12 до 16 час (но письменного разрешения так и не дали). В этот день, как и было заявлено с самого начала, 70 художников «разного возраста, эстетической ориентации и стилистических пристрастий» выставили в Измайловском парке более 200 картин. Никакого официального извещения о выставке не поместили, но за 4 часа ее посмотрели более 20 тыс. посетителей (80).
12 ноября 74 г. Глезера допрашивали в КГБ, на основании неопубликованного. указа Верховного Совета 72 г. (секретного и. очень старого),
