готовы были сложить оружие. В этом отношении весьма убедительно звучит свидетельство Гельмута Вельца, который рисует такую картину: 'Сегодня 8 января. Это день не такой, как все другие. Он требует от командования важного решения, самого важного, какое оно только может принять в данный момент. Каково будет это решение - никто из нас не знает. Нам известно только одно: решающее слово может быть сказано только в течение двадцати четырех часов. Это знает каждый, кто принадлежит к 6-й армии. О том позаботились сотни тысяч русских листовок. Их целый день сбрасывают над нами медленно кружащие советские самолеты. На нас изливается ливень тоненьких листовок. Целыми пачками и врассыпную, подхваченные ветром, падают они на землю: красные, зеленые, голубые, желтые и белые - всех цветов. Они падают на снежные сугробы, на дороги, на деревни и позиции. Каждый видит листовку, каждый читает ее, каждый сберегает ее и каждый высказывает свое мнение. Ультиматум. Капитуляция. Плен. Питание. Возвращение на родину после войны. Все это проносится в мозгу, сменяя друг друга, воспламеняет умы, вызывает острые споры.
...Вся армия страдает от удушья, блуждает в лабиринте, скорчилась без сил в снегу. Как ни крути, а приходишь к одному выводу: дни немецких войск, сжатых на узком пространстве, сочтены, умирающая армия не способна сковать сколько-нибудь значительные силы противника, а другой задачи у нас нет. Следовательно, продолжать кровопролитие бессмысленно. Капитуляция-требование разума, требование товарищества, требование посчитаться с судьбой бесчисленного количества раненых солдат, которые по большей части лежат в подвалах без всякого медицинского ухода. Такая капитуляция не наносит ущерба достоинству германского солдата'{31}
И дальше: 'Да, конечно, долг и главная добродетель хорошего солдата повиноваться всегда и всюду, даже если он и не понимает смысла полученного приказа. Но здесь, у нас, своим властным языком говорят сами факты. Только за последние шесть недель погибло круглым числом 100 тысяч человек. Тот, кто в таких условиях намерен ценой гибели остальных 200 тысяч человек сохранить свое слепое и тупое повиновение, не солдат и не человек - он хорошо действующая машина, не больше!'{32}.
Однако такие соображения не сыграли решающей роли при всей их жестокой очевидности. Судьба личного состава окруженной группировки была принесена в жертву теми, кто давал ответ на ультиматум о прекращении сопротивления.
Условия капитуляции, предложенные советским командованием, были доложены через немецкого офицера лично генерал-полковнику Паулюсу'. Как раз в это время на аэродроме в Питомнике приземлился самолет, доставивший командира 14-го танкового корпуса генерала Хубе. Он вернулся в 'котел' из ставки Гитлера, куда 28 декабря вылетал для получения награды и где по поручению Паулюса докладывал 'фюреру' о положении окруженных войск. Хубе привез приказ Гитлера продолжать сопротивление до нового деблокирующего наступления войск вермахта, которое развернется во второй половине февраля.
Паулюс вызвал к себе командиров корпусов, которые уже знали текст советского ультиматума. Командующий ознакомил их также с сообщением генерала Хубе. Все они высказались против капитуляции. Затем прибыл ответ главного командования сухопутных сил (ОКХ). Он гласил: 'Капитуляция исключается. Каждый лишний день, который армия держится, помогает всему фронту и оттягивает от него русские дивизии'.
Манштейн впоследствии писал: '9 января противник предложил 6-й армии капитулировать. По приказу Гитлера это предложение было отклонено... я целиком поддерживаю его решение'. Вместе с тем, по его мнению, 'для генерала Паулюса отклонение предложения о капитуляции было его солдатским долгом'{33}.
Иначе оценивает это В. Адам, который считает, что перед фактом бессмысленной гибели дивизий Паулюс должен был наконец решиться на самостоятельные действия. 'Я считаю, что в случае своевременной капитуляции могло спастись и после войны вернуться к своим семьям намного больше 100 тысяч солдат и офицеров'{34}. Он признает малоубедительным аргумент, 'будто бы истекавшая кровью и голодавшая 6-я армия отвлекала крупные силы противника с южного крыла немецкого фронта'. Он делает следующий вывод: 'Отклонение советского предложения о капитуляции от 8 января 1943 года является с точки зрения исторической, военной и человеческой, огромной виной не только Верховного командования вермахта и командования группы армий ,,Дон', но и командования 6-й армии, командиров ее армейских корпусов и дивизий'{35}.
И. Видер высказывается примерно в том же смысле. 'Огромные человеческие жертвы, непоправимый ущерб, наносимый человеческому достоинству окруженных, не могли быть более оправданы никакими военно-стратегическими соображениями: в подобной обстановке они были безнравственны, аморальны'{36}. Дальше он сообщает: 'Гитлер лично запретил нашей армии капитулировать. 9 января Паулюс в письменной форме отклонил предложение советского командования. Нам было запрещено в дальнейшем передавать в части какую бы то ни было информацию по этому вопросу, за исключением приказа открывать без предупреждения огонь по русским парламентерам, если они приблизятся к нашим позициям. Именно это последнее распоряжение штаба армии, переданное нам по радио, не оставляло никаких сомнений относительно намерений нашего командования.
...В этой связи мне вновь пришли на память высокопарные слова Гитлера о непобедимости немецких солдат, для которых нет ничего невозможного. Еще бы, даже мысль о капитуляции была несовместима с престижем 'фюрера' как верховного главнокомандующего. Ведь незадолго до того, как мы попали в окружение, он торжественно клялся (теперь эта клятва звучала кощунством): 'Смею заверить вас - и я вновь повторяю это в сознании своей ответственности перед богом и историей, - что мы не уйдем, никогда не уйдем из Сталинграда!'. Теперь судьба наша и впрямь была неразрывно связана с донскими степями. Здесь она и должна была решиться'{37}.
Ф. Паулюс уже после войны, в сентябре 1945 г., так объяснял свое поведение на заключительном этапе Сталинградской битвы: 'Я был солдат и верил тогда, что именно повиновением служу своему народу. Что же касается ответственности подчиненных мне офицеров, то они с тактической точки зрения, выполняя мои приказы, находились в таком же вынужденном положении, как и я сам в рамках общей оперативной обстановки и отданных мне приказов'{38}.
Все это означало, что гитлеровская военная машина продолжала действовать. Что же касается морально-психологических рассуждений о 'чести солдата' и 'долге повиновения', то в них полностью отсутствовало понимание преступности участия в агрессивной войне.
Гитлеровские завоеватели, вторгшиеся на советскую землю, вспомнили о гуманности лишь перед бездной катастрофы, ощущая ужас настигшего их возмездия, устрашенные неизбежностью собственной гибели. Они не в состоянии были взглянуть на события другими глазами, задать себе вопросы о характере войны, ее политических целях и моральной сущности. 'Воспитанные в националистическом и милитаристском духе, мы едва ли были способны ставить эти вопросы. В этом и заключалась подлинная причина нашего несчастья, и мы все дальше катились к пропасти, ибо, заблуждаясь, считали своим долгом держаться до конца'{39}. Так много лет спустя после описываемых событий напишет В. Адам - один из тех, кто находился в 'котле'.
Разгром врага и его капитуляция
Войска Донского фронта в ночь на 10 января сосредоточивались на исходных позициях. Наступал третий, завершающий этап контрнаступления Красной Армии под Сталинградом.
Выполняя замысел плана операции 'Кольцо', войска готовились мощными ударами расчленить окруженную группировку и уничтожить ее по частям. Представитель Ставки генерал-полковник Н. Н. Воронов и командующий Донским фронтом генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский рано утром прибыли на командный пункт 65-й армии. Ее дивизии должны были наступать на направлении главного удара, срезая 'мариновский выступ', во взаимодействии с войсками смежных флангов 21-й и 24-й армий. Навстречу ударной группировке 65-й армии из района южнее Цыбенко наносили удар в общем направлении на разъезды Басаргино, Новый Рогачик войска смежных флангов 64-й и 57-й армий. Из района юго-западнее Ерзовки на Городище наступление велось силами 66-й и 62-й армий.
Артиллерийская подготовка началась в 8 час. 05 мин. 7 тыс. орудий и минометов в течение 55 минут шквальным огнем разрушали вражескую оборону. Они подавляли артиллерию противника, уничтожали его штабы, связь, разрушали дзоты, блиндажи, истребляли живую силу. Активно действовала и авиация 16-й воздушной армии.
