она. Дежурная сестра, высокая блондинка, смотрит вопросительно. «Что это Вы утром давали больному?» «Атропин». «Покажите пузырек!» Варвара Николаевна подносит его к самому лицу. «Читайте!» «Атропин, 7 капель на прием», — краснея, говорит сестра. «А Вы что сделали?» У сестры даже уши вспыхнули. Быстро, чуть не плача, она оправдывается: «Честное слово, ничего плохого не будет! Я ему в руку укол сделала!» «Надо научиться читать, — выговаривает доктор, — надо быть внимательной. Под кожу вводят стерильное лекарство, и этикетка другого цвета».
Я переживаю за эту сестру, она мне нравилась — светлые пушистые волосы, голубые глаза. Подумала, что врач доложит на пятиминутке и ее могут наказать. Поэтому часто подходила к больному и каждый раз спрашивала, как рука. Он и рад, и стесняется, что к нему такое внимание. «С рукой-то все хорошо, а вот желудок болит… Страдаю я. Некстати заболел в такой момент, когда солдаты нужны на фронте. Эх, была бы возможность достать молока в части, не заболел бы. Селедка виновата да сухари. Вылечат, наверстаю упущенное, наша часть недалеко, вот письмо получил». Он вынул из-под подушки треугольник. «Ждут меня, привет прислали».
Варвара Николаевна три дня наблюдала за этим больным, нарыва не было, все закончилось благополучно.
Так шли дни — в упорной работе и учебе. Нас перевели на казарменное положение. Теперь мы чувствовали, что война — это серьезное дело.
Степан Тимофеевич Мяснов — отец Розы, сказал, что его скоро призовут в армию. Во время воздушных тревог, отведя всех раненых вниз, я страшно беспокоилась о маме. Она работала в Глухове. Учился брат Вова, был призван брат Виктор. А бабушка и тетя одни дома, старенькие, болезненные. Зная это, меня нередко отпускали домой. Если бегом, то это в трех минутах от госпиталя. А я старалась работать лучше. Раненых, подлежащих скорой выписке, собирали в группы, и начальник госпиталя Глебин назначал сопровождающих из сестер. Уезжали поездом через Подольск — в Тулу. Первая группа раненых, с прихрамывающей сестрой Таней Тимофеевой, отправилась уже давно, но о ней никаких вестей. Собрана другая группа, ее вызвалась сопровождать Оля Виноградова. Студеным утром два десятка раненых вышли из госпиталя с толпой провожающих, за несколько минут дошли до вокзала, сели в вагон. В окна ярко светит холодное солнце. Раненые держатся вместе, курят, разговаривают, обсуждают сводку Информбюро. Под стук колес беседа льется непринужденно: «Вылечусь в Туле, попрошусь в свою часть, ребята у нас хорошие, немчуре крепко досталось, как орехи сбивали! Младший лейтенант говорил, что за эту вылазку представят к награде, мол, дерзнули и под носом у врага отбили обоз, покрошили гадов славно, харч хороший взяли!»
«Не знаю, как где, а у нас ребята — всех лучше. Проситесь к нам. Все обстрелянные, офицеры душевные, не пожалеете», — затянулся боец папиросой и закашлялся. Все рассмеялись. Время в разговорах летит быстро. Вдруг поезд остановился. Вошла проводница, взволнованно сказала: «Выходите, дальше не поедем!» «Почему, начальник?» — вскочил боец в новенькой шинели и, прихрамывая, подошел к ней. «У нас билеты до Тулы!» Проводница нелепо взмахнула руками, посмотрела голубыми, влажными глазами и с болью выдохнула: «Тулу немец берет!»
Все как-то съежились, поугрюмели. Что же делать? Куда девать раненых? Везти обратно? Они устали, голодны. Может быть, примут в Подольском госпитале? И, собрав всех раненых, Оля Виноградова повела их туда. Но в госпиталь раненых не взяли. Временно договорились поместить их в пустой комнате. Долго ходила по кабинетам начальства. Полковник предложил прямо: «Оставайтесь работать у нас, тогда возьмем раненых, персонала у нас не хватает, да и в Ногинск поезда отсюда не ходят». Может, остаться? Раненые промерзли, устали, голодны, еще слабы. А как же там, в моем госпитале? Третий день нет сестры в отделении! «Нет! Я должна вернуться», — взволнованно сказала Оля. «Ох, и упрямая! Ну, ладно! Сдавай своих бедолаг в госпиталь». И дал предписание принять раненых.
Оформление прошло быстро. Простившись, Оля быстро пошла на вокзал. Путь от Подольска на Москву был разрушен. Поезда не ходили. Пришлось идти пешком по шоссе. День на исходе, очень хочется есть. Встречный ветер рвет полы шинели. Беретик то и дело стремится оставить Олину головку и улететь. Колючий снег бьет в лицо, нос и щеки кусает мороз. Стали мерзнуть пальцы на ногах: туфельки-то на среднем каблучке, еще мирного времени, не годятся для такого похода. Скорее бы добраться до Ногинска, до госпиталя! Были бы крылья — взмахнула и полетела. Темно, страшно одной в поле, заметает снег. Туда ли ведет дорога? Внезапно сзади послышался шум машины. Оля с мольбой вскинула руки, шофер открыл дверцу кабины: «Садитесь, подвезу! В Ногинск? Это нам по пути, залезай, дочка!» В кабине было потеплее. Машина, побывавшая в фронтовых переделках, была без стекол, их заменяла фанера. Но не было этого пронзительного ветра. Однако без движения коченело все тело. Оля отдыхала, закрыв глаза. Поздней ночью, промерзшая до костей, она радостно докладывала дежурному: «Приказание выполнено!»
Наутро только в первом отделении раненые были во всех палатах, а в других — лишь половина. Легкораненых отправили на машинах, выздоравливающих выписали, они уехали на фронт. А через несколько дней все мы получили благодарные письма от бывших пациентов. Спасибо доктору Варваре Николаевне за доброе сердце, спасибо сестрам Оле, Тане, Тамаре и всему персоналу! Сначала мы отвечали. Но вскоре пришел приказ: отправить раненых санлетучкой, госпиталь свернуть и упаковать. Двое суток, 28 и 29 октября, А.Н.Дружинина со своей группой гипсовала раненых. Почти не спали, еду приносили прямо в отделение. Вечером подали эшелон. Носим раненых, укладываем на нары в теплушках. Руки и спины отчаянно ноют, болит голова. Наконец эшелон благополучно отправился в дальний путь. Госпиталь опустел, раненых нет. Тихо. Каждый упаковывает свое отделение. Еще и половины не сделали, как заявилась воинская часть и начала занимать помещение.
А по заснежененным дорогам, через Ногинск на Горький, тянулись сплошные потоки людей, повозок, автомашин. Сердце сжималось от боли… Какие страдания выпали на долю советских людей! Дыхание войны докатилось и до родного города. Организована оборона Ногинска. Надежно прикрыт он зенитной артиллерией и авиацией. Враг не имел возможности бомбить город. Но угроза прорыва существовала. Усилили охрану, повысили боевую готовность и бдительность. Возникла угроза Москве, и командование Западного фронта решило передислоцировать медицинские части в тыл страны. Госпиталь получил приказ приготовиться к отъезду.
Глава II
В глубоком тылу
Первого ноября 1941 года госпиталь погрузился в товарные вагоны и выехал на Восток. Никто не знал маршрута следования. Мы с Олей устроились на верхней полке, под самой крышей, кто постарше — на нижних нарах. Еды не взяли, нечего было взять. У меня остались мама, брат, бабушка и тетя, у Оли — только мама. По молодости нам страшно хотелось есть, и ночью запах колбасы будил нас. Под стук колес и аккомпанемент гитары, которую взял с собой Вова Синаго, мы пели песни. Иногда Вова пел один:
Мы сидим, слушаем, иногда подпевает тонким голоском Шура Мухамедзанова, другие девушки. Так коротали свободное от занятий время. Вове Синаго еще не было и восемнадцати, но скоро его взяли в армию, и быстро пришло извещение — погиб смертью храбрых! Горе матери… А у меня в памяти он таким и остался, поющим.
Едем на тихом ходу, 4 ноября эшелон подъезжает к Арзамасу. Послышался гул самолета, тут же он пошел в пике, завыл, пулеметной очередью прострочил состав. Цвик, цвик! Пули легко пробивают стену и исчезают в полу. Только мелкие щепочки, как цветочки, раскрываются на этих местах. Вагон несколько раз
