– - Прибавь по пятачку хоть еще! -- взмолился Клим.
Торговец больше не разговаривал.
Клим почесал затылок, нагнулся к мешку, хотел было поднять его и идти к другому заборщику, но, увидев, что и у других толпится немало народу, и вспомнив примету старинных людей, что если не продать первому, то не выгадаешь и у второго,--- крякнул, опустив опять мешок, и проговорил:
– - Ну, ладно, держи; сейчас еще принесу.
И, положив мешок у ног торговца, Клим стал таскать к нему другие мешки.
Когда Клим перетаскал мешки, торговец взял низенькую широкую мерку и гребло и, поставив ее на подстилку, велел мужику насыпать ее. Клим насыпал меру, ему пришлось досыпать из другого мешка: дома он насыпал в каждый мешок по три меры и еще с прибавкой, а тут целой четверки не хватило. Клим остановился.
– - А ты, почтенный, должно быть, шибко верхи пускаешь, -- заметил он торговцу, -- семя-то не хватает.
– - Мерил как следует, -- грубо проговорил торговец, -- и мера законная. Видишь печати?
– - Вижу, да только что-то не того… Я дома ровно по три меры в мешок-то насыпал.
– - Я не знаю, по скольку ты дома насыпал и чем ты насыпал; ты, може, дома вместо меры-то жениным чуняком мерил. А мы покупаем на свою меру; хочешь, отдавай, а не хочешь, убирайся, -- не нуждаемся.
Клим прикусил язык и стал высыпать другие мешки; в тех тоже не хватило. Из двенадцати мер еле-еле набралось одиннадцать.
Получив деньги за семя, Клим пошел продавать овес. Овсом он хоть и отмерялся, но цену получил самую дешевую: всего два рубля с четвертью.
Стал считать, сколько всех денег получил мужик. Вместо пятнадцати рублей, которые он так рассчитывал получить, едучи дорогой, -- насчитал двенадцать с копейками. Клим низко опустил голову и закручинился.
'Вот тебе раз, -- сказал он сам себе, -- почти трех рублей не хватает до того, что загадал давеча. Как же это быть-то?'
Он стал снова перечислять свои нужды и разгадывать -- хватит ему этих денег на покрытие их или нет. Для этого он забрался на телегу и по пальцам стал высчитывать, сколько на что ему нужно. Долго он то загибал, то отгибал пальцы на левой руке и, высчитавши все, проговорил сам с собою:
'Если на оброк пойдет меньше семи рублей, да валенки с рукавицами подешевле купить, да на мельницу денег не оставлять, а отдать мукой, а крышку к седелке совсем отложить покупать, то, може, и натянешь, а если не так, то ни за что не хватит…'
И он почувствовал, как в сердце его вливается жгучая горечь и быстро наполняет его; вот она заполнила всю грудь ему, вытеснила воспоминание о той радостной надежде, с которой он ожидал этого дня и с которой так стремился на этот базар, и помутила свет в глазах.
– - Тьфу ты, черт! -- сердито отплюнулся Клим и соскочил с телеги, подпихнул к морде лошади клок сена, ткнул ее кулаком в бок и проворчал: 'Ну, жри, что ли!' -- отошел от повозки и пошел опять по базару…
Опять раза три прошел по рядам Клим, но ни перед чем не остановился, ни к чему не прицепился. Он не знал, на что ему потянуть деньги, с чего начинать покупать. Он хотел было идти по ряду четвертый раз, как на повороте ему встретился ихний староста и проговорил:
– - А, живая душа! С выручкой, что ли?
– - С выручкой, -- угрюмо молвил Клим и заправил пальцы за кушак.
– - Ну, так давай, пока горяченькие-то, а то истратишь на что и не расплатишься.
– - А сколько тебе? -- спросил Клим.
– - Сколько? Чай, сам знаешь: семь рублей шесть гривен оброку да два рубля десять пастуший.
– - Как семь шесть гривен? Прежде ровно по семи сходило! -- удивился Клим.
– - И по шести с четвертью с половины брали, да то время ушло, -- сказал староста, -- нонче как раскладка, так и прибавка.
– - Отчего же это? -- спросил Клим.
– - Оттого… Начальства больше стало. Больше начальства, больше и сбору, такой порядок.
Клим тяжело вздохнул, достал деньги, отдал старосте и пошел прочь от него.
– - Два рубля семь гривен осталось, что на них делать, куда их потянуть?
И горечь, появившаяся в его сердце, все шире и шире разливалась в груди. Он опустил голову, нахлобучил шапку и медленными шагами двигался по ряду. Долго он шел, не намечая вокруг себя ни суетни проходивших по рядам мужиков и баб, ни клянчанья торговцев у палаток, только на конце села он очнулся, и очнулся потому, что его окликнули. Клим поднял голову: перед ним стоял Селиван.
– - Ну что, расторговался, что ли? -- спросил его кум.
– - Расторговался.
– - И я все продал. Только что, брат, за бесценок почти.
– - Не говори, -- махнул рукой Клим и тяжело вздохнул.
– - И ты, знать, продешевил?
– - И продешевил, и промерялся, одно к одному.
– - Не выручил, что загадывал-то?
– - Куда тут!
– - Значит, и с нуждами не справишься?
– - Остатный овес продам, справлюсь.
– - А на семена опять займать?
– - Что ж ты поделаешь-то! ничего не попишешь.
– - Так надо бы в трактир идти, -- сказал Селиван.
– - И я так думаю, -- молвил Клим, -- денег осталось столько, что только пропить их и следует.
И кумовья отправились в гостеприимное заведение.
После обедни управившаяся жена Клима, вместе со своим девятилетним сыном, придя на базар, долго ходила по рядам, отыскивая мужа, но Клима нигде не было видно. Она спрашивала про него у попадавшихся ей однодеревенцев, но те никто давно не видал его. Баба разыскала свою лошадь и нашла в ней только пустые мешки. Сердце в ней тревожно забилось.
– - Все продал, а ничего не купил. Где ж он делся-то?
И, подумав с минуту, она ответила самой себе:
– - Не в трактир ли ушел с продажей чайку попить? Николка, пойдем.
И она вместе с сынишкой отправилась к трактиру.
Подойдя к высокому двухэтажному зданию, в котором помещался трактир, баба только было хотела подняться на лестницу, как из дверей показался ее муж. Он вышел, распахнувши свою шубенку; лицо его было красное, веселое, шапка сдвинута на затылок. Правой рукой он обнял, тоже распотевшего и раскрасневшегося, кума Селивана и о чем-то горячо рассуждал с ним. Сердце у бабы замерло: 'запил' мелькнуло у нее в голове, и ноги ее подкосились.
– - То есть… я тебе говорю… во всякое время… и больше ничего… -- лепетал коснеющим языком, шибко пошатываясь, Клим, спускаясь с кумом по лестнице. -- Если бы ты был мне… не кум, не друг, не приятель, тогда… дело девятое… а то ведь ты мне -- во кто!.. Эх!.. давай поцелуемся.
И кумовья, снявши шапки, стали лобызаться.
– - Что это вы, по рукам, что ли, об чем ударили, что целуетесь-то? -- подходя к ним, спросила баба.
– - А, кумова жена! -- воскликнул Селиван. -- И ты на базар прибрела?
– - Не вам одним гулять-то, надо и нам черед справить, -- сказала баба.
– - Следует, право, следует! -- пробормотал Клим, скашивая один глаз на жену, и вдруг запел хриплым голосом и довольно несвязно:
