яснее представлялось, что он нехорошо обходился с Катериной за последнее время. За что он напал на нее тогда в первый раз? Правда, его подбила на это мать, но нужно ли было слушаться в этом случае хотя и матери? Где у него был свой рассудок? Как ни говори, а Катерина баба хорошая, в другой семье она сошла бы за первый сорт. Недаром она за полтора года так изменилась. Нешто она такая была, как привели-то ее?
Михайло вспомнил то время, когда привели Катерину, первую пору их беззаботной любви, и сердце его заныло.
'Нет, -- думал он, -- не вернется эта пора! Не скоро загладишь эту промашку. Нешто опять в корень изменить себя?'
Но только Михайло решил, что с женой опять нужно обходиться поласковее, как в его мозгу снова появилася трусливая мысль: 'Ну, хорошо! Как же тогда быть с матерью? Какие она тогда песни запоет?'
От этих дум голова Михаилы отяжелела. В сердце его поднималась смутная досада, и он для чего-то дернул лошадь за вожжу и крикнул на нее. Лошадь прибавила шагу. Вдруг в поле, неподалеку от деревни, послышались какие-то звуки. Парень насторожился, старик тоже поднял голову и через минуту спросил:
– - Что это?
– - Плачет кто-то, -- ответил Михайло. -- Должно быть, в деревне.
– - Нет, это в поле, кажись. Что за чудо?
Они подстегнули лошадь и стали приближаться к тому месту, откуда слышалось вытье. Вытье слышалось все явственнее. Не было сомнения, что плакала баба. Вскоре плач затих, послышалось горькое всхлипыванье. Старик и Михайло увидели, как кто-то поднялся с земли и вышел на дорогу.
– - Что за человек? -- почему-то дрогнувшим голосом спросил Михайло.
– - Человек как человек, -- послышался грубый ответ, и Михайло со стариком узнали знакомый голос.
– - Что это ты, матушка, о чем плакала? Аль беда какая случилась?
Старик тоже остановился и невольно остановил лошадь.
– - Ничего не случилось! Чего стал-то? Проезжай проворней, -- сурово проговорила старуха. -- Небось скотина дома не убрана.
– - А ты нешто не была еще дома-то?
– - Где же быть! Только с поденщины иду. Корму готового ведь не было; чай, голодная стоит.
– - Небось Катерина приготовила, -- сказал Михайло.
– - Катерина! Надейся на свою Катерину-то, -- она те выведет на свежую воду. Катерина! Да есть ли паскуднее бабы твоей Катерины?
Левониха выпалила эти слова с такой яростью, что Михайло опешил от неожиданности.
– - Да что ты, матушка?
– - А вот что! Пусть она убирается на все четыре стороны. Не нужна она нам ни на что! Какую только она про нас славу пускает? Что мы того, что ль, достойны? Ах она, пустошница этакая!
– - Какую там еще славу? Что ты выдумываешь? -- сказал старик.
– - Нет, не выдумываю! Я на выдумки не горазда, -- по-прежнему продолжала Левониха. -- А она вот выдумывает, кляузница проклятая!.. Да как у ней язык-то не станет колом, как у ней глотку-то не запечатает?..
Старуха не переставала браниться до самой деревни. Старик и Михайло, слушая ее брань, понять не могли от изумления, что с нею сделалось.
Пока мужики сваливали воз и убирали лошадь, Левониха уж в избе устроила свару. Она придиралась к тому, что не было принесенной воды, и начала костить Катерину. Когда мужики вошли в избу, старуха была уже вне себя от распалившего ее гнева и чуть не сучила кулаки на молодуху. Катерина сквозь слезы отговаривалась от нее:
– - Я бы рада принести, да на кого мне было мальчишку-то оставить?
– - Так на этого щенка и глядеть? Это из-за него дело неделанным оставлять? Да стоит ли он того!.. Я его за ножку да об дорожку!..
И Левониха, подскочив к невестке, вырвала у нее из рук ребеночка и с размаху бросила его в угол; ребенок, шлепнувшись о постель, громко вскрикнул и вдруг замолчал. Катерина ахнула, всплеснула руками и, плюхнувшись на лавку, громко, мучительно простонала.
– - Родной мой! Голубчик! -- дрожащим, голосом воскликнул Михайло, подскочив к постели и прижимая ребенка к груди.
– - Да ты что же это делаешь? -- изменившись в лице и не своим голосом воскликнул старик, накидываясь на старуху. -- Иль ты думаешь, на тебя управы не будет?
И он притиснул ее к стене и замахнулся кулаком. Левониха изо всех сил отпрянула от стены и толкнула мужа руками в грудь; старик не удержался на ногах и свалился на пол. Левониха, в свою очередь, набросилась на него.
– - А-а! ты драться? -- прошипела она.
– - Пусти! -- с визгом крикнул старик.
Завязалась борьба. Михайло поспешно передал Катерине ребенка, подскочил к старикам, схватил мать за руки и начал оттаскивать ее от отца.
– - Мишка, прочь! -- задыхаясь, крикнула Левониха.
– - Брось отца!
– - Не смей трогать меня!
– - Нет, посмею!
Старик вскочил на ноги и толкнул ее. Старуха растянулась на полу и заревела.
– - Что ж вы со мной делаете, проклятые? Али я не в своем доме? Али я лютой ворог вам?
– - Ворог! -- воскликнул вышедший из себя Михайло. -- Ты нам житья не даешь! Нам теперь ничего не остается делать, как уходить от вас. Мы и уйдем! Как хошь теперь, мы жить с тобой не будем! По чужим углам будем скитаться, а с тобой не останемся…
– - Да нас мои родные пока примут, -- проговорила Катерина. -- Неужели белый свет-то, клином сошелся?
– - Некуда вам идти, а мы ее спровадим! -- крикнул старик. -- Я до вышнего начальства дойду, а так измываться ей не позволю…
– - Вот как!.. -- белая, как мука, трясущаяся, с вытаращенными глазами и с перекосившимися губами прохрипела Левониха. -- Это я-то мучительница?.. А кто тебе дом-то свел? Кто тебе все сгоношил да на людскую ногу жить-то заставил?
– - Ты, что ль, одна?.. А мы-то где были?
– - А то не я?.. За это вы гоните теперь меня? Спасибо!.. Так пользуйтесь же всем!.. Лопайте мои труды и заботы!.. Пода-а-витесь!..
Она схватила с приступки кафтан и вышла из избы, громко хлопнув дверью. Слышно было, как она прошла сенями, грохнула калиткой, и… все смолкло.
Прошел час, другой… Левониха не возвращалась. Ребенок, уставши от плача, заснул; общее возбуждение поулеглось, потянуло и взрослых ко сну: сказывалась дневная усталость. Старик первый проговорил:
– - Давайте ложиться спать. Небось не мешок с золотом, не пропадет…
Левониха не приходила и наутро. Нужно было топить печку, но Катерина боялась браться за это. Старик пошел искать старуху и звать ее домой.
Левониха была у соседей. Она, должно быть, не спала ночь. Лицо ее осунулось, только глаза горели
