дети, супруги, любовники, сотрудники и другие несчастные жертвы во всех уголках мира ежеминутно пытаются справиться с вызванным психопатами хаосом и понять, что ими руководит. Многие из вас, прочитав эту главу, возможно, заметят тревожащее сходство между описанными здесь персонажами и людьми, которые превратили вашу жизнь в ад.
Рэй
В начале 1960-х годов, получив степень магистра психологии, я начал искать работу, чтобы прокормить свою новоиспеченную семью и оплатить следующий этап обучения. Не имея никакого опыта пребывания внутри тюрьмы, я оказался в должности единственного психолога в исправительном учреждении Британской Колумбии.
У меня не было ни опыта работы психологом, ни особого интереса к клинической психологии и криминалистике. Тюрьма строгого режима, расположенная неподалеку от Ванкувера, была заполнена преступниками, о которых я знал только то, что мог услышать по радио или прочитать в газетах. Сказать, что я оказался на незнакомой территории, — значит ничего не сказать.
Я был абсолютно не готов к работе: ни учебной программы, ни мудрого наставника у меня не было. В первый день я встретился с тюремным надзирателем и представителями администрации. Все они были в форме, а у некоторых на поясе болтались дубинки. Это была тюрьма военного образца, поэтому мне тоже нужно было носить «форму», в которую входили голубой блейзер, серые фланелевые брюки и черные туфли. Я попробовал убедить надзирателя в том, что этот наряд мне не нужен, но он все равно отправил меня снимать мерки.
Моя форма стала первым признаком того, что в тюрьме не все устроено так хорошо, как мне показалось с первого взгляда. Рукава куртки были чересчур короткими, штанины брюк были до смешного разной длины, а размеры туфлей не совпадали. Последнее особенно удивило меня, потому что заключенный, снимавший с меня мерку, был крайне тщателен в своих действиях. Как он мог сделать две совершенно разные по размеру туфли после всех моих замечаний, было для меня загадкой. Возможно, он что-то хотел мне этим сказать.
Мой первый рабочий день был полон событий. Мне показали мой кабинет — огромное помещение на верхнем этаже тюрьмы. Он сильно отличался от той интимной и способствующей доверительным отношениям норки, на которую я рассчитывал. Я был изолирован от остального персонала. К тому же, чтобы попасть в кабинет, мне нужно было пройти через несколько постов. На стене над моим столом виднелась очень подозрительная красная кнопка. Охранники, которые, как и я сам, не представляли себе, что должен делать психолог в тюрьме, рассказали мне, что кнопка предназначена для чрезвычайных случаев и что если я воспользуюсь ею, помощь может прийти не сразу.
Мой предшественник оставил в кабинете небольшую библиотеку. В основном она состояла из сборников психологических тестов, таких как Тест чернильных пятен
Роршаха[4] и Тематический апперцепционный тест (ТАТ)[5] Я кое-что о них знал, но никогда ими не пользовался, поэтому книги — одни из немногих предметов, которые выглядели знакомыми — только усилили мою уверенность в том, что я оказался в трудном положении.
Я был в кабинете уже больше часа, когда пришел мой первый «клиент». Это был высокий, худощавый, темноволосый мужчина лет за тридцать. Казалось, что воздух вокруг него звенел, а его взгляд был настолько прямым и настойчивым, что я невольно задумался, смотрел ли я кому-то в глаза раньше. Его глаза были неумолимы — он ни разу не отвел их, чтобы смягчить силу своего взгляда.
Не ожидая официального представления, заключенный — я буду называть его Рэй — начал разговор: «Эй, док, как дела? Слушай, у меня проблемы. Мне нужна твоя помощь. Мне действительно хотелось бы с тобой поговорить».
Вообразив себя настоящим психотерапевтом, я попросил его все рассказать. В ответ он достал нож и начал водить им перед моим носом, не переставая улыбаться и смотреть мне в глаза. Первой моей мыслью было нажать красную кнопку, которая была хорошо видна Рэю и назначение которой не оставляло сомнений. Возможно, потому, что я чувствовал, что он только проверял меня, или потому, что я знал, что от кнопки в случае реальной опасности большой пользы не будет, я воздержался.
Как только он понял, что я не буду нажимать кнопку, он объяснил, что собирался применить нож не против меня, а против другого заключенного, который пробовал приставать к его «петуху» (слово из тюремного жаргона, обозначающее пассивного участника гомосексуальной связи). Я не сразу понял, зачем он это говорит, но вскоре в моей голове появились догадки, что он просто хотел проверить, что я из себя представляю. Если бы я не рассказал об этом случае администрации, я нарушил бы строгое правило, обязывающее персонал докладывать о нахождении любого вида оружия. С другой стороны, я знал, что если я сдам его, по тюрьме пойдет слух, что мне нельзя доверять, и моя работа сильно осложнится. После завершения нашего сеанса, на котором он не один и не два, а много раз изложил свою «проблему», я решил ничего не говорить о ноже надзирателю. К моему облегчению, он не зарезал другого заключенного. Но вскоре я понял, что попал в его ловушку: я показал, что буду смотреть сквозь пальцы на нарушение основополагающих тюремных правил во имя установления «профессиональных» отношений с заключенными.
Начиная с той первой встречи, Рэю удалось сделать все восемь месяцев, что я проработал в тюрьме, невыносимыми. Он постоянно занимал мое время и каждый раз пытался заставить меня сделать то, что ему было выгодно. Однажды он смог убедить меня в том, что из него вышел бы отличный повар (он чувствовал, что его призвание — кулинария, он собирался стать шеф-поваром после освобождения, у него были идеи, как улучшить процесс приготовления пищи в тюрьме, и т. д. и т. п.), — и я поддержал его просьбу о переводе из машинного цеха (где он, скорее всего, и сделал нож). Я не подумал о том, что кухня была источником сахара, картофеля, фруктов и других ингредиентов, из которых можно получить самогон. Через несколько месяцев после этого перевода под половицей как раз в том месте, где стоял стол надзирателя, произошел мощный взрыв. Когда суматоха улеглась, мы обнаружили под полом хитроумный перегонный куб. Что-то пошло не так, и один из котлов взорвался. Ничего необычного в присутствии самогонного аппарата в тюрьме строгого режима не было, но то, что один из них был расположен прямо под стулом тюремного надзирателя, потрясло многих. Когда выяснилось, что инициатором этой затеи был Рэй, его на некоторое время посадили в одиночку.
Выйдя из карцера, Рэй зашел в мой кабинет как ни в чем не бывало и попросил перевести его из кухни в автомастерскую — он действительно верил в то, что у него есть сноровка, он знал, что ему надо готовить себя к выходу на свободу и что если бы у него было время попрактиковаться, он мог бы открыть на воле собственный магазин автозапчастей… Я помнил, к чему привел первый перевод, но в итоге Рэй все- таки одолел меня.
Вскоре я решил покинуть тюрьму, чтобы всерьез приняться за докторскую диссертацию, и за месяц до моего ухода Рэй почти уговорил меня, чтобы я спросил своего отца, подрядчика по кровельным работам, не смог бы тот предложить ему место и этим подкрепить ходатайство о досрочном освобождении. Когда я рассказал об этом некоторым тюремщикам, они не могли сдержать свой смех. Они хорошо знали Рэя, потому что когда-то тоже были втянуты в его махинации. Теперь они относились к нему скептически. Я почувствовал себя бессильным. Описание Рэя, услышанное мной из уст персонала, было более точным, чем мое собственное, хотя психологом здесь был я. Но за их плечами был многолетний опыт работы с подобными заключенными.
Рэю удавалось обвести вокруг пальца кого угодно. Его вранье было настолько убедительным, что могло обезоружить самых опытных и циничных тюремщиков. Когда я его встретил, у него было богатое уголовное прошлое (как оказалось, и будущее): почти половина его взрослой жизни была отдана местам лишения свободы, и многие из его преступлений относились к насильственным. Тем не менее он убеждал меня и других более опытных служащих тюрьмы в своем стремлении к исправлению. Он доказывал, что его тяга к преступлениям была навсегда вытеснена страстным увлечением: кулинарией, механикой (можете продолжить сами). Он все время врал. Даже когда я находил в досье противоречащие его рассказам факты,
