платочком, когда наше судно, миновав мол, вошло в воды канала. Для остальных же это была довольно печальная сцена.
Наше командование оказалось не только черствым, но и довольно скупым, чего я особенно боялся. Его нисколько не волновало, что большинство резервистов вынуждены были бросить работу. Никакой компенсации оно нам не обещало.
— Мы призвали в армию добровольцев, а не нищих, — заявил Билл Шотовер, повторяя слова бригадного генерала Мервина Батлера, особенно любимого «красными дьяволами» командира.
Мы стояли на палубе и любовались заходом солнца, которое медленно скрывалось за мысом Корнуолл. Был великолепный вечер.
— Наш ящик делает двадцать четыре узла в час, — проговорил Билл, сплюнув в бурлящую кильватерную струю. — Послезавтра мы будем уже на рейде Лиссабона, в среду войдем в Средиземное море, а в пятницу утром проплывем мимо Ла–Валлетты. Что будет дальше — известно лишь господу богу да сэру Антони.
— Как только египтяне узнают о нашем походе, они сразу струсят, а когда мы появимся на Мальте, то уберутся восвояси.
— Настоящая драка устраивает меня больше, Роджер.
Позднее я узнал из газет, что частичная мобилизация, которой я был обязан столь чудесной морской прогулкой, проводилась строго в соответствии с нашей конституцией. Так как нижняя палата английского парламента за несколько дней до объявления о национализации Суэцкого канала ушла на каникулы и большая часть парламентариев охотились на куропаток в Шотландии, а королева Елизавета развлекалась на скачках в Гудвуде, премьер–министр Иден созвал заседание государственного совета, который и объявил о введении чрезвычайного положения, торжественно поручив военному министру, высокочтимому Генри Хиту, призвать резервистов. Так, по крайней мере, писала одна из газет. Этот высокочтимый джентльмен для начала поставил под ружье двадцать тысяч человек, в их число попал я. Но, несмотря ни на что, я испытал настоящее удовольствие, прочитав о том, что частичная мобилизация была проведена при соблюдении образцового порядка, присущего только такой великой нации, как наша.
* * *
Восемь дней спустя мы высадились на острове Кипр. Я попал в авангард, которым командовал мой друг Билл. На двух джипах морской пехоты мы на целых шестьдесят километров вклинились в глубь острова, миновав плоскогорье. Сознаюсь, что сопровождавшие нас солдаты держали автоматы на коленях, готовые в любой момент открыть огонь, и это навело меня на мысль, что местное население все еще довольно враждебно относилось к солдатам британской короны. Однако ничего страшного на этот раз не произошло.
Жара стояла невыносимая. Как только показались первые домики столицы острова Никосии, Билл Шотовер обернулся ко мне и сказал:
— Послушай, старина, здесь наши с тобой дороги расходятся. Командование военно–воздушных сил затребовало тебя для выполнения специального задания… Не спрашивай какого, так как я понятия не имею, но думаю, для ответственного и почетного. Держи ухо востро, Роджер! Увидимся позже. — С этими словами он с силой хлопнул меня ручищей по спине, приказал шоферу остановить машину и, высадив меня посреди дороги, скрылся из виду.
Я стоял перед низким длинным зданием, огороженным колючей проволокой. Рядом с часовым в сдвинутой на макушку потной головы каске висела серая, покрытая пылью табличка: «ШТАБ–КВАРТИРА ВВС НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ». Здесь располагалось командование британских королевских военно–воздушных сил, которому подчинялись все аэродромы и английские авиационные части, расположенные в Ираке, Иордании, на Кипре, в Ливии, а всего полгода назад — и в зоне Суэцкого канала. При взгляде на штаб– квартиру я почему–то не почувствовал никакого облегчения, и виновата в этом была отнюдь не жара.
Если военно–воздушные силы запрашивали для выполнения специального задания парашютиста– десантника, ничего хорошего ждать не приходилось. И вообще, как мне казалось, что–то тут было нечисто. Я не стал ломать себе голову над тем, почему именно на меня, новоиспеченного резервиста, пал выбор, а сразу решил энергично противиться любой попытке использовать меня в рискованном предприятии как диверсанта–одиночку. Я знал, что к делам, в которых приходится рисковать головой, обычно привлекают добровольцев. Единственную возможность выйти из такого положения живым и невредимым молодые офицеры упускают в тот момент, когда, руководствуясь патриотическим порывом либо другой кажущейся им благородной причиной, не находят в себе мужества сказать решительное «нет» своему начальству, которое лезет из кожи, лишь бы убедить подчиненного в том, что его посылают на правое дело.
— Вам в комнату сто восемнадцать, сэр, — оказал мне дежурный сержант, под мышками у которого обозначилась большие пятна пота. При этом он как–то странно посмотрел на меня, отчего предчувствие чего–то недоброго возросло во мне.
Табличка на двери комнаты с надписью: «Санитарная часть летного состава» — отнюдь не улучшила моего настроения, поскольку к армейским эскулапам повсюду относятся с долей недоверия.
Я вошел в комнату и по–уставному доложил о своем прибытии. За письменным столом сидел седоволосый стройный мужчина, мало похожий на врача. У него было три серебряных галуна на погонах и столько же нашивок на рукаве, что соответствовало армейскому званию подполковника. Под потолком жужжал вентилятор, разрезая лопастями душный воздух. Я даже почувствовал на своем лице дуновение ветерка.
— Садитесь, лейтенант, — предложил подполковник очень приятным голосом. — Закурите? — Видимо, он принадлежал к числу вежливых начальников.
Я решил быть предельно внимательным и не поддаваться его любезности. Потом я сел и дал ему прикурить.
— Если меня правильно информировали, вы лейтенант Андерсон? — произнес он, глядя вверх и немного наискось, где вентилятор как бы отрезал порции струившегося ввысь сигаретного дыма, смешивал его с воздухом и разбрасывал в разные стороны. — Две недели назад в Ливерпуле вы работали в гражданском учреждении, не так ли?
— Так точно, сэр.
— И что же это была за работа?
— Я служил в таможенном управлении, сэр.
Подполковник кивнул так, что мне сразу стало ясно: я сказал то, что ему давно известно, тем более что в руках он держал густо исписанный листок — без сомнения, мой послужной список.
— В чем же конкретно состояла ваша работа? — спросил он. — Вы производили досмотр багажа или занимались контрабандистами?
Пренебрежительный тон подполковника, каким он говорил о досмотре багажа, задел меня, и я не без удовольствия рассказал ему, что в течение нескольких семестров изучал криминалистику, а когда был назначен на ответственную должность, мне доверили вести расследование бандитских ограблений и других серьезных преступлений. Помимо этого я вел расследование аферы с наркотиками, и, следует признаться, небезуспешно… Очень скоро я убедился, что лучше бы я скрыл свой талант — в армии, между прочим, это всегда считалось наипервейшей заповедью.
— Наркотики?! — обрадовался подполковник. — Да, как я посмотрю, мы с вами коллеги, мистер Андерсон. Моя фамилия Тинуэлл. Может, вы слышали обо мне? Я вел одно дело, связанное со Скотланд– ярдом. Продолжительное время я был начальником отдела «Ограбления и шантаж». Вам не нужно объяснять, какое это широкое поле деятельности…
Он так приятно улыбнулся, что я не осмелился испортить его радостные воспоминания. Я сделал вид, будто действительно слышал о нем, поскольку знал, что ничто не умиляет так криминалиста, как эхо его былой славы, которую некогда создали ему бульварные газетенки.
Подполковник Тинуэлл угостил меня стаканом апельсинового сока со льдом и в течение нескольких минут рассказывал о нашумевших преступлениях тридцатых годов, а затем незаметно перешел от уголовной жизни Англии к ситуации, сложившейся на Кипре.
— Здесь, — сообщил он мне как бы между прочим, — находится отдел контрразведки регионального командования на Ближнем Востоке. — Широким жестом подполковник словно призвал в свидетели всю обстановку кабинета — от жалюзи и зеленого сейфа до противомоскитной сетки. — Что же касается
