гавань и начиналась пустыня. У бледного изгиба дороги Йехошуа различил черную ограду и лачуги на горбе холма. Парень знал: при свете дня молитвенники, каждый в своем монастыреоне, слагают гимны Небесному Отцу; тьма же – время удовлетворения телесных нужд. Сон – одна из них.
У калитки горел факел.
– Иди сюда! – шамкая беззубым ртом, проговорил кто-то.
– Бенайя? – Йехошуа шагнул на голос.
– Молчи. Следуй за мной.
В дрожащем рыжем свете мелькнула всклокоченная бороденка и плащ старика. Бенайю сопровождал угодливый человечек: он горбился, словно в постоянном поклоне, и отступал меленькими шагами за спину старика, чтобы не оказаться на его пути.
Мудрец загасил факел в горшке с водой и повел парня.
С первой встречи Йехошуа почувствовал: Бенайя невзлюбил его.
На ночном собрании, через семь седьмиц после Пейсах, где разрешили присутствие новичку, Бенайя сказал, что мудрость – удел старых, парню не побороть искушения и не достичь совершенства. В библиотеке у болтунов он
