причудливые борозды, словно кость копировала извилины мозга, в котором уместилась. На что она там давила, что позволяла ощутить, не мог разобрать даже я, но одно видел ясно и несомненно: белейшая костяшка, столь малая по сравнению с телом чудовища, была источником чернейшей магии, что разливалась окрест. Всё остальное — не более чем мясо, живущее за счёт вечного пожирания самоотверженных даров моря.
И ещё я вдруг осознал сиюминутный эгоистический смысл безобиднейшей с виду фразы: «В голове у него находилась кость».
С виду безличный, но на деле жадный глагол «находиться». «В отрогах Тимена находится серебро» — значит, туда приходят старатели, железными мотыгами вспарывают нутро горы и находят серебро. «В желудке кашалота находится амбра» — значит, китобой железным гарпуном пронзит кита, вспорет ему брюхо и найдёт в желудке комок амбры. «В голове Уробороса находится волшебная кость…» — её покуда никто не нашёл, но когда-нибудь явится великий маг, море вскипит небывалой битвой, и побеждённый Уроборос всплывёт кверху брюхом, а узорчатая кость больше не будет находиться в его голове, она будет найдена.
Люди не придумали слов, за которыми не скрывалась бы жажда обладания. Скажешь: «в голове имеется кость» — и понимаешь, что кто-то алчный хочет её иметь. «В голове была кость» — тут алчности не осталось, одно сожаление: мол, была да сплыла. Но если она не была, а есть, значит, кто-то мечтает её скушать. А когда человек мечтает, жаждет, хочет — он добьётся своего.
Мне зябко представлять того, кто станет владельцем подобного артефакта. Сила этого предмета столь же велика, что и у молота Тора, но бьющий молотом бьёт и по себе самому, а Уроборос не знает ограничений. Уроборос столь же могуч, как и Великая Черепаха, но Черепаха только защищает и оберегает, а кость Уробороса способна на всё. Тот, кто добудет её, сможет творить драконов и не приручать их, не зная, что выкинет чудовище в следующую минуту, а повелевать, приказывать, как хозяин приказывает собачонке.
Все эти картины я видел ясно, как действие на сцене кукольного балагана.
А ведь это далеко не всё. Полностью осознать возможности артефакта сможет лишь тот, кто возьмёт его в руки. И если такой гений объявится, то конец нашего мира наступит скоро и неизбежно. Человек, убивший Уробороса, спустится под защитой драконов в Прорву и заберёт зелёный кристалл, вокруг которого сплетаются нити багрового колдовства. Теперь-то я вижу, что нити, спряденные трудолюбивыми кобольдами, складываются под землёй в единую картину, очерчивая образ всепланетной Черепахи, той самой, на чьей спине держится земной круг. Настоящая Великая Черепаха держит землю и живёт в земле, а то, чем владел я, жалкий слепок, пародия, воспоминание о том, что должно быть. И если вновь забрать яйцо, Земля пусть не сразу, но рухнет.
И ещё… Зелёный кристалл и багровая магия глубин держат Землю. А что держат белая кость и чёрная магия водной пучины? И ещё есть золотистое сияние человеческого волшебства, есть бесцветный или чуть голубоватый, почти невидимый поток природной магии, фонтанирующий в Оси Мира. И нет ничего, что могло бы ограничивать их, придавать порядок и смысл. Или я просто не знаю об этих артефактах, как ещё недавно не знал о сокровище, скрытом под черепом Уробороса.
Я незримо висел над царём вод и думал обо всём этом, а рыбы продолжали плыть, бесконечной чередой скрываясь в чёрной дыре его глотки. И невольно возникала мысль, противная всему обдуманному ранее. Море кажется безбрежным, хотя на самом деле это не так. Оно богато, но и ему есть предел. Когда- нибудь Уроборос сожрёт всё, что плавает в океане, и тогда настанет черёд земли. Если, конечно, прежде не убить змея и не забрать белую кость, дразнящую призраком чёрного всемогущества.
Я не знал, что делать, а вернувшись домой и открыв книгу мага, увидел чистые листы. Никто прежде не сталкивался с подобными вопросами или, во всяком случае, не обсуждал их наедине с листом бумаги или в беседе с колдуном, равным по силе.
Оставалось просить помощи у того, кто знал Ось Мира гораздо лучше, чем успел узнать я.
Найти Растона оказалось непросто. Старый чародей жил, не проявляя даже искры волшебства. Впрочем, трудно — не значит невозможно. Я нашёл его в маленьком приморском городке, далеко на юге. По всему видать, старику ужасно надоели льды и вечная зима. Растон жил открыто, у всех на виду, так что никто не мог заподозрить в нём великого мага, впавшего в старческую немощь.
Я ещё не придумал, как буду разговаривать с Растоном, ведь для обычных чувств я неощутим, а колдовать в этих местах мне бы не хотелось. Не хватало ещё навести на след старика какого-нибудь шакала из тех, что добивают впавших в ничтожество колдунов, чтобы воспользоваться магическими кунштюками, собранными за долгую жизнь.
Но Растон, видимо, слишком сроднился с Осью Мира, потому что сразу заметил моё присутствие. Он поднял голову, улыбнулся вечернему небу и негромко сказал:
— Ну, здравствуй. Я думал, ты явишься ко мне гораздо раньше.
— Я хотел разобраться сам, — ответил я.
— Хорошо. Я рад, что не обманулся в тебе. И как ты, разобрался?
— Нет.
— Это тоже хорошо. Человек, который совершенно точно знает, что надо делать, непременно делает ошибки.
— Но делать всё равно нужно. Тот, кто колеблется всю жизнь и вовсе ничего не делает, совершает ошибку куда более серьёзную.
Растон промолчал, мелко кивая, так что непонятно было, согласен он со мной или у старика просто трясётся голова.
Тогда я спросил:
— Ты долго жил на Медовом, был хозяином Оси. Почему ты не узнал о мире всё, что может узнать человек, и не исправил то, что можно исправить?
— Я не был хозяином. Подобная сила хозяев не потерпит. Ей можно только служить. Тот, кто приходит властвовать, не проживёт в Оси и единого мига.
— Это я знаю. Одного такого я успел увидеть. Но пускай ты не был хозяином, но ты видел устройство мироздания, и у тебя было довольно времени, чтобы понять его. В мире есть великие артефакты, один из них ещё недавно был в моих руках, но коснувшись Оси, я понял, что не имел права владеть подобным предметом. Я вернул Великую Черепаху на законное место…
— Значит, мир ещё немного постоит, — ответил Растон, безмятежно улыбнувшись.
— Так почему ты не отнял у меня зародыш Черепахи ещё сто лет назад и не отнёс его в Прорву? Сколько несчастий ты мог бы предупредить!
— Потому что это не моя, а ваша жизнь, и не я, а вы должны решать, как поступить с миром, доставшимся вам в наследство. Может быть, вы желаете его уничтожить, а я ни с того ни с сего начну мешать вам. А на это очень похоже. Молот Тора бил уже трижды. Ещё один удар, и мы провалимся в тартарары.
— Один человек, даже если у него достало силы коснуться молота Тора или зародыша Черепахи, не имеет права решать судьбы мироздания!
— Ты совершенно прав. Но ведь и я тоже один. К тому же, в отличие от вас, я сполна прожил свою жизнь. Так что решать всё-таки тебе, хотя ты и не имеешь этого права.
— Ты мог хотя бы предупредить меня, когда я, как последний дурак, лез в Прорву.
— А ты бы послушался? Тебя можно было остановить, только убив. А если убивать самых лучших, то мир провалится в тартарары ещё неизбежней.
— Всё равно можно было что-то сделать…
Растон поник головой и долго молчал. Потом произнёс:
— Наверное, что-то сделать было можно. Но тут есть ещё одна загвоздка. Великие маги живут тысячу лет, а я провёл возле Оси срок вдвое больший, хотя пришёл туда уже не мальчиком. Я устал.
Совсем недавно я слышал подобные слова и видел такой же тусклый взгляд. Мне было нечего возразить.
А Растон продолжал говорить, медленно, как будто самому себе:
— Я не знаю, проклят я бессмертием или когда-нибудь умру. Мне ещё хочется сидеть у огня, дышать
