Теперь перед ним и его армией лежала богатейшая страна, страна золота, лесов, полей и виноградников. Страна, раздираемая враждой глупых и жадных владетелей. Страна покорного народа, уставшего от банд и собственных королей. Уставший народ — глина под ногами, из него можно лепить все что угодно. Пообещай ему порядок, и он выйдет на улицы городов, приветствуя твою армию.
Муса не обещал, он устанавливал, помня заветы первых халифов. Снижал поборы, не оскорблял чужую веру, снимал запреты с иудейских купцов, уничтожал банды. Города сами открывали ему свои ворота.
Когда у захваченного Толетума Мусе повстречался его бывший раб Тарик бен Зияд, он достал плетку и вытянул хитрого бербера по заросшему лицу.
— Э! За что, хозяин? За мои победы?
— За грабежи и насилия, раб. Стадо нужно беречь. А ты его режешь.
Существовали еще готы — владетели городов, многочисленные претенденты на уже не существующий престол. Они восставали, трепали его отдельные отряды, растрачивая собственные силы. Их ополчения таяли, как снег под солнцем. Люди уходили, не желая воевать и видя всю бессмысленность сопротивления. Оставались только самые упертые, не желающие смириться с потерей власти и свободы, но и они уходили все дальше на север, в горы, где, кроме голых камней и неприступных крепостей, ничего не было. В конце концов случилось то, о чем мечтал покойник Родерих. Все родственники готских королей передохли, не оставив потомства. Кто с честью и славой на поле брани. А кто с позором на плахе за воровство, как это приключилось с незадачливыми братьями, последними владетелями короны Западного Королевства.
Были еще фанатики веры, чувствующие, что рано или поздно провозглашенная терпимость кончится и в городах под властью Пророка людям Христа не останется места. Но такие убегали еще дальше.
Архиепископ Синдеред, рассовав по сумкам и одеждам свои и чужие драгоценности, успел сбежать из Толетума раньше, чем в столицу вошла армия Мусы. Поминутно трясясь за свою никчемную жизнь и откупаясь кольцами от встречных бандитов, он наконец прибыл в Рим, подивился на огромный малонаселенный и полуразрушенный город, бывший когда-то центром вселенной, и бросился в ноги римскому первосвященнику. Со слезами рассказал ему об ужасных «сынах исмаила», что захватили его родину, а теперь жгут, пытают и грабят всех добрых христиан. Рассказал, что в Иберии теперь нет веры Христа и, возможно, больше никогда не будет.
Первосвященник хмыкнул, ничего не говоря. Он вообще смутно представлял себе, что такое Иберия, где находится и зачем нужна. Вот что такое «сыны исмаила», он представлял себе очень хорошо, даром что сам был родом из Сирии. А потому не стал вдаваться в подробности, отправил Синдереда в приход пожирнее и благополучно забыл про его существование.
Великий народ, некогда вышедший из северных лесов, тот народ, что разгромил имперские легионы, взял Вечный город и остановил на Каталаунских полях непобедимую гуннскую конницу, теперь исчезал на глазах, и было ясно, что скоро от него не останется даже воспоминаний.
— Скажи, как тебе это удалось, отец хитрости?
Муса ибн Нусайр стоял в подвале королевского дворца, освещенный факелами и сиянием множества сокровищ. Столько золота, серебра, драгоценных камней и редкой утвари он не видел никогда в жизни. Стоящие вдоль стен массивные окованные сундуки ломились от богатства. Здесь был даже легендарный храмовый стол, вывезенный из Иерусалима царем Навуходоносором. Муса с трудом представлял себе, сколько может стоить эта реликвия.
— Да, ты выполнил свое обещание. Но — как?!
Джинн раздулся по своему обыкновению, заполняя багровым пламенем все пространство.
— Жажда, повелитель. Ваша человеческая жажда. Жажда мести, славы, денег, женщин. Всего, что вам так необходимо и что на самом деле — только пыль под ногами веков. Вы, люди, соединены друг с другом в такую плотную сеть, что, тронув одну нитку, ты непременно задеваешь все остальные. Дай услышать королю смех — и ты уничтожишь его царство. Дай вору украсть — и ты отдашь ему корону. Дай голодному веру — и он станет убийцей. Обмани праведника — и его проклянут. Дай человеку золото — и он погибнет.
— Ты, как всегда, говоришь загадками. Я ничего не понимаю.
Джинн усмехнулся, и над сундуками пронесся обжигающий воздух.
— Хозяин доставшихся тебе сокровищ этого тоже не понимал.
Муса нахмурился. Ему не понравились последние слова, но джинн уже исчезал, втягиваясь в лампу.
— Эй! Чудище! Постой.
Багровое пламя растворилось в воздухе, и даже запаха корицы больше не осталось.
Теперь на ней всегда был доспех матери. И короткий меч на трофейном арабском поясе, чтобы в любой момент вскрыть обидчику горло. Иначе было не выжить.
Флория все лето провела в седле, пробираясь от города к городу, пытаясь собрать любые сведения об отце. Сведения были однообразны. Сперва она еле сдерживалась. Потом ей уже было все равно. Они не правы. Они не могут быть правы, она найдет отца, и все закончится.
Септем пал, открыв ворота подошедшему к его стенам наместнику. Так же как пали все города Иберии. Ей уже некуда было ехать. К осени в лесах недалеко от Талаверы она загнала своего второго коня, и ей повезло, что она тут же натолкнулась на арабский разъезд. Двое отправились к гуриям сразу: один со стрелой в глазнице, другой с метательным ножом в горле. Остальные быстро умчались назад, думая, что натолкнулись на банду мятежников. Добычей стала белая высокая лошадь, не очень красивая, но зато выносливая. Что было к лучшему, сейчас красота (даже лошади) была скорее недостатком.
Она пробиралась на север, как и все те немногие, кто считал свободу более важной субстанцией, чем теплое стойло. Она свято верила, что если отец жив, то он может быть только там.
В северных горах издавна обитали немногословные дикари, ни в грош не ставящие любую пришлую империю. Теперь на эти скудные земли набивались озлобленные готы, у которых не оказалось денег на бегство к франкам или в Аквитанию, потерявшие семьи иберийские крестьяне, городские ромеи, пытающиеся спасти своих дочерей от неминуемого попадания в арабские гаремы. Вся эта человеческая масса мешалась друг с другом, и пока не было среди них ни королей, ни владетелей. Грязные, нищие, оборванные, злые. Непобедимая Армия Пророка туда пока не совалась. Тем более что брать там было нечего.
Зиму она провела в заброшенном доме невдалеке от маленького городка, почему-то названного в честь льва. Жила тем, что охотилась и продавала шкуры заезжим торговцам. Одному из этих торговцев пришлось укоротить все пальцы, чтобы не распускал руки.
Поздней весной в город по имени Лев прибыла арабская гвардия из только что образованного эмирата. Разбрелась сначала по округе, вылавливая всех подряд, рубя головы бесполезным и отправляя на юг тех, кто мог пригодиться руками, ногами или иными частями тела. Собрав скудный урожай дани, каратели двинулись дальше на север, на подавление очередного мятежа. Флория починила доспехи, привела в порядок снаряжение, покормила свою белую лошадку и поехала за ними. Лесами, отрогами гор так, чтобы не заметили.
На второй день она потеряла их из виду и нашла только к полудню, по звуку сражения.
Звуки в этих поросших буйной зеленью горах расходились на удивление хорошо.
Она заставила свою Бланку вскарабкаться на очередной поросший лесом откос, проехала по краю до голой каменистой вершины и посмотрела вниз, туда, где в узкой долине уже заканчивался бой.
Их было чуть более сотни. В основном изможденные крестьяне в драных войлочных доспехах, с копьями и дротиками. Еще десятка три неплохо вооруженных готов, в том числе один из охраны бывшего короля, судя по облезлому щиту. Большинство из них прибились только накануне, едва уйдя от преследования.
А напротив них, загораживая единственный выход из долины, мерно выстраивалась гвардия халифа, откормленные смуглые мордовороты в позолоченных длинных панцирях, прикрывающих все, что можно и что нельзя прикрывать. Синие тюрбаны поверх островерхих шлемов, щиты в полроста, копья в
