исторгнутые сердцем земным, которое вечно для нас превращается в уголь. - О мир!
(Вдали от старых убежищ и старых огней, чье присутствие чувствуют, слышат),
Раскаленные угли и пена. Музыка, перемещенье пучин, удары льдинок о звезды.
О Нежность, музыка, мир! А там - плывущие формы, волосы, пот и глаза. И кипящие белые слезы, - о Нежность! - и женский голос, проникший в глубины вулканов и арктических гротов.
Флаг...
XXX
Мыс
Золотая заря и трепетный вечер находят бриг наш в открытом море, напротив виллы и ее пристроек, образующих мыс, такой же обширный, как Пелопоннес и Эпир, или как главный остров Японии, или Аравия. Святилища, озаренные возвращеньем процессий; огромные оборонительные сооружения современного побережья; дюны, иллюстрированные вакханалиями и цветами; большие каналы древнего Карфагена и набережные подозрительной Венеции; вялые извержения Этны и ущелья цветов и ледниковых потоков; мостки для прачек, окруженные тополями Германии; склоны необычайных парков и склоненные вершины японских Деревьев; и круглые фасады всевозможных 'Гранд' и 'Руаялей' Скарборе или Бруклина; и рейлвеи опоясывают и разрезают диспозиции в этом Отеле, взятые из истории самых элегантных и самых колоссальных сооружений Италии, Америки, Азии, и окна и террасы которых, в настоящее время полные света, напитков и свежего ветра, открыты для умов путешественников и для знати и позволяют в дневные часы всем тарантеллам всех берегов - и даже ритурнелям знаменитых долин искусства - чудесно украсить фасады Мыса-Дворца.
XXXI
Сцены
Древняя Комедия продолжает свои сочетания, разделяет свои Идиллии.
Бульвары театральных подмостков.
Деревянный пирс от одного до другого конца каменистого поля, где под голыми ветвями деревьев гуляет варварская толпа.
В коридорах черного газа, вслед за теми, кто пришел на прогулку с листьями и фонарями.
Птицы мистерий обрушиваются на плавучий каменный мост, приведенный в движенье архипелагом, покрытым лодками зрителей.
Лирические сцены в сопровождении барабана и флейты вьются в убежищах, оборудованных под потолками, вокруг салонов современных клубов или в залах древнего Востока.
Феерия движется на вершине амфитеатра, увенчанного молодою порослью леса, - или мечется и модулирует для беотийцев, в тени высоких деревьев, на срезе культур.
Комическая опера разделяется на нашей сцене, у грани пересечения перегородок, воздвигнутых на светящейся галерее.
XXXII
Исторический вечер
Однажды вечером, перед наивным туристом, удалившимся от наших экономических мерзостей, рука маэстро заставляет звучать клавесины полей; кто-то в карты играет в глубинах пруда, этого зеркала фавориток и королев; во время заката появляются покрывала монахинь, и святые, и дети гармонии, и хроматиэмы легенд.
Он вздрагивает при звуках охоты, от топота дикой орды. Комедия капает на травяные подмостки. И на этом бессмысленном фоне - тяготы бедных и слабых!
Перед его порабощенным взором Германия громоздится до самой луны; татарские пустыни озаряются светом; древние восстания роятся в глубинах Небесной империи; по лестницам и скалистым сиденьям бледный и плоский мирок, Запад и Африка, начинает свое восхожденье. Затем балет известных морей и ночей, бесценная химия, звуки невероятных мелодий.
Все та же буржуазная магия, где бы ни вылезли мы из почтовой кареты! Самый немудрящий лекарь чувствует, что больше невозможно погрузиться в эту индивидуальную атмосферу, в туман физических угрызений, при одном названье которых уже возникает печаль.
Нет! Время парильни, исчезновенья морей, подземных пожаров, унесенной планеты и последовательных истреблений, чью достоверность столь беззлобно определяли Норны и Библия, - это время окажется под наблюденьем серьезных людей. Однако легенда будет здесь ни при чем!
XXXIII
Движение
Извилистое движение на берегу речных водопадов,
Бездна позади корабля,
Крутизна мгновенного ската,
Огромность теченья
Ведут к неслыханным знаньям
И к химии новой
Путешественников, которых окружают смерчи долины
И стрима.
Они - завоеватели мира
В погоне за химически-личным богатством;
Комфорт и спорт путешествуют с ними;
Они везут с собой обученье
Животных, классов и рас; на корабле этом
Головокруженье и отдых
Под потоками света
В страшные вечера занятий.
Болтовня среди крови, огня, приборов, цветов,
драгоценных камней;
Счета, которыми машут на этой убегающей палубе;
Можно увидеть - катящийся, словно плотина за моторною гидродорогой,
Чудовищный и без конца озаряемый - склад их учебный;
В гармоничный экстаз их загнали, В героизм открытий.
Среди поразительных атмосферных аварий
Юная пара уединилась на этом ковчеге,
- Должно быть, простительна древняя дикость?
И поет, и на месте стоит.
XXXIV
Bottom
Действительность была чрезмерно тернистой для моей широкой натуры, - и тем не менее очутился я у Мадам, серо-синею птицей взлетая к лепным украшениям на потолке, волоча свои крылья по вечернему мраку.
У подножия балдахина, осенявшего ее драгоценности и физические шедевры, я был медведем с темно-синими деснами и с шерстью, поседевшей от грусти, а в глазах - хрусталь и серебро инкрустаций.
Все стало мраком, превратилось в жаркий аквариум. Утром - воинственным утром июня - я стал ослом и помчался в поля, где трубил о своих обидах, потрясал своим недовольством, покуда сабинянки предместий не бросились мне на загривок.
XXXV
H
Чудовищность во всех ее проявленьях врывается в страшные жесты Гортензии. Ее одиночество - эротический механизм, ее усталость динамичность любви. Во все времена она находилась под наблюдением детства, эта пылающая гигиена рас. Ее двери распахнуты перед бедою. Там мораль современных существ воплощена в ее действии или в страстях. О ужасное содрогание неискушенной любви на кровавой земле, под прозрачностью водорода! Ищите Гортензию.
