неандертальским проектом немедленно. Тимми все равно скоро бы нас покинул. Лучше отправить его сегодня же и тем лишить поживы любителей сенсаций.
— Это ведь не камень обратно швырнуть. Вы убиваете человека.
— Нет, не убиваем. Нет оснований считать, что обратный рейс опасен. Тимми очутится примерно на том же месте, откуда мы его взяли, примерно десять недель спустя с момента своего исчезновения — плюс минус пара недель, учитывая энтропический сдвиг и прочие тонкости. Он даже ничего не почувствует. Просто вернется домой — маленький неандерталец вернется в неандертальский мир. Он больше не будет ни затворником, ни чужаком. Сможет снова жить на свободе.
— Сможет ли? Ему от силы семь лет, он привык, что о нем заботятся, кормят, одевают, что у него есть крыша над головой. А теперь он окажется один в ледниковом веке. Вы не подумали о том, что племя за десять недель могло и откочевать? Они ведь не сидят на месте — они следуют за дичью, идут своей тропой. А если они каким-то чудом все еще там — думаете, они узнают его? Мальчика, который за десять недель вырос на три года? Да они с воплями кинутся прочь. Мальчик останется один и вынужден будет сам заботиться о себе. Откуда ему знать, как это делать?
Хоскинс качал головой, сохраняя на лице холодное, каменное, неумолимое выражение.
— Он найдет свое племя, и оно примет его обратно. Я совершенно в этом уверен. Положитесь на меня, мисс Феллоуз.
— На вас? — с тоской сказала она.
— Пожалуйста, — сказал он с внезапной болью в голосе. — У нас нет другого выхода. Простите, мисс Феллоуз. Поверьте — мне гораздо хуже, чем вы думаете. Но мальчик должен вернуться, и это все. Не делайте мою задачу еще тяжелей, чем она есть.
Мисс Феллоуз молча, пристально посмотрела ему в глаза долгим страшным взглядом и наконец печально сказала:
— Что ж, хорошо. Дайте мне по крайней мере с ним попрощаться. Оставьте меня с ним на пять минут. Уж в этом вы мне не откажете, правда?
Хоскинс поколебался и кивнул.
— Идите.
Тимми подбежал к ней — в последний раз — и мисс Феллоуз в последний раз прижала его к себе.
На миг она забылась в этом объятии. Потом подтянула ногой стул, придвинула его к стене, села.
— Не бойся, Тимми.
— Я не боюсь, когда вы здесь, мисс Феллоуз. Тот человек злится на меня?
— Нет. Он просто ничего не понимает, Тимми. Ты знаешь, что такое «мама»?
— Мама, как у Джерри?
— Ну да. Как у Джерри. Ты знаешь, что это значит?
— Мама — это тетя, которая заботится о тебе, и она очень добрая, и делает хорошее.
— Верно. Так и есть. А ты хотел бы, Тимми, чтобы у тебя была мама?
Тимми поднял голову, чтобы взглянуть на нее, протянул руку и медленно погладил ее по щеке, как она часто гладила его.
— А вы разве не моя мама?
— Ох, Тимми.
— Вы не сердитесь, что я так сказал?
— Нет. Конечно, нет.
— Потому что я знаю — вас зовут мисс Феллоуз, но иногда, про себя, я называю вас «мама». Как Джерри свою, только он вслух говорит. Можно мне вас так называть про себя?
— Можно. Можно, Тимми. И я больше никогда тебя не брошу и никому не дам тебя в обиду. Я всегда буду заботиться о тебе. Скажи мне «мама», чтобы я слышала.
— Мама, — успокоенно сказал Тимми, прижимаясь к ней щекой. Она поднялась с ним на руках и встала на стул. Хоскинс, помнится, говорил, что все незакрепленные предметы уносит в прошлое вместе с отправляемым объектом. В кукольном домике одни вещи были закреплены, другие нет — например, стул, на котором она стояла. Значит, стул исчезнет. Пусть — это неважно. Исчезнут еще какие-то вещи. Она не знала, что захватит силовое поле времени, а что нет. Не имеет значения. Это не ее проблема.
— Эй! — завопил Хоскинс снаружи.
Она улыбнулась. Прижала Тимми покрепче, протянула свободную руку и всей своей тяжестью повисла на шнуре, натянутом между двумя скобами.
Стасис лопнул, и комната опустела.
Эпилог
МЕЧЕНЫЙ НЕБЕСНЫМ ОГНЕМ
Серебристое Облако подошел к жрице, которая, сидя на корточках, чертила на снегу магические круги.
— Мне надо поговорить с тобой.
— Так говори, — ответила она, продолжая свое занятие.
— Можешь ты ненадолго перестать чертить?
— Круги охраняют нас.
— Все равно перестань. Встань и посмотри на меня. Это важно.
Жрица хмуро, недовольно посмотрела на него и медленно поднялась. Вождю показалось, что он слышит хруст ее костей.
Снегопад на время прекратился, и солнце, уже низкое, светило над горизонтом.
— Говори же, — сказала жрица.
— Нам нужно уходить отсюда.
— Конечно. Всем это и так давно известно.
— И мы уйдем. Вот что я хотел сказать тебе. Уйдем сегодня же.
Жрица задумчиво почесала себе поясницу.
— Нам так и не удалось помолиться у алтаря.
— Да, не удалось.
— А ведь мы за этим сюда и пришли. Если уйдем, не помолившись — после того как отменили Праздник Лета — Богиня прогневается на нас.
— Богиня уже прогневалась, — раздраженно сказал Серебристое Облако. — И мы это знаем. Она послала на берег Чужих, которые не пускают нас к алтарю. Поэтому нам и нельзя помолиться. И оставаться тоже нельзя. Здесь нет хорошего укрытия, мало еды, а зима вот-вот настанет.
— Тебе уже давно следовало признаться себе в этом, Серебристое Облако.
— Да, следовало. Что ж, признаюсь хотя бы сейчас. Когда мы кончим говорить, я отдам приказ снимать стойбище, ты совершишь напутственные обряды, и мы уйдем. Ты поняла?
Жрица, посмотрев на него долгим взглядом, сказала:
— Я поняла. Но ты после этого не можешь оставаться вождем, Серебристое Облако.
— Знаю. Те, Кто Убивает, соберутся и сделают свое дело. Можете оставить меня в жертву Богине. Новый вождь поведет вас по этой горе на восток — искать убежища.
— Да, — сказала жрица, не очень взволнованная всем этим. — Кто же будет вождем после тебя? Пылающее Око? Расколотая Гора?
— Кто захочет.
— А если захочет не один?
— Тогда им придется сразиться, — пожал плечами вождь.
— Нет, это неправильно. Ты должен выбрать сам.
— Нет. Мудрость покинула меня. Мой век истек. Иди, готовься, жрица. Я все сказал.
