Вобла

Из-за пояса он вытащил вторую бутылку, а я достал из карманов воблу.

Тим Тимыч посмотрел на пиво и воблу, часто заморгал, закрыл глаза, потом открыл и прошептал:

— Не может быть! Это — сказка! Ущипните меня!

Мы не стали его щипать, потому что он сам в одно мгновение очистил воблу и, нюхая её, мычал от удовольствия. Он как-то сразу разрумянился, достал эмалированную кружку, открыл вилкой бутылку и мелкими глотками, закрыв глаза, стал пить пиво.

— О! — сказал он, закусывая икрой. — Я здоров. Просто захандрил немного. И аппетит у меня львиный. Скорей бы обед!

Мы с Петькой засмеялись от радости за Тим Тимыча.

— Но-но, Тим Тимыч! — вдруг сказал сосед по палате, бородатый старикан. — Не очень-то нажимай на воблу. Не забывайся, не манная каша.

— За кого меня здесь принимают? — весело спросил нас Тим Тимыч. — Это я-то жадина! Дать ему воблу и кружку пива. Вторую бутылку — на вечер.

Мы отнесли старикану воблу и пиво.

— Может, ему нельзя… и вам тоже… — сказал Петька.

— Немножко можно, — успокоил его Тим Тимыч. — Нет, мои великие друзья, я понял, что я здоров. Пора выписываться. Хватит!

— Больные, потише, — сказала нянечка, заглянув в палату. — Лишу свидания.

Мы присели на кровать.

— Вы тоже поешьте воблы, — шёпотом предложил нам Тим Тимыч.

У меня потекли слюнки, ещё секунда, и я протянул бы руку и взял бы кусочек воблы, но я небрежно сказал:

— Смотреть на неё не могу…

А Петька гордо соврал:

— У нас она дома прямо на столе валяется… Ешь — не хочу.

— Правда? — спросил Тим Тимыч, о чём-то подумав. — Что человеку надо? Побольше дружбы…

— И воблы… — сказал Петька.

— И чтобы старуха не ворчала, — добавил бородатый старикан.

— И чтобы вы были здоровы, — пожелал я.

— И чтобы все мы поехали на рыбалку, — помечтал Петька.

— И чтобы контрольные были полегче, — заключил я.

Тим Тимыч надел халат и заходил из угла в угол. Потом он сказал:

— Слушайте! Маяковский, — и прочитал наизусть стихи про то, как упала на Кузнецком мосту лошадь и людям не было её жалко, а она лежала, бедняга, и смотрела на толпу большим и печальным глазом. И про то, как поэт помог ей встать и лошадь встала и пошла. Она была рада и думала: «Я ещё жеребёнок». И ей стоило жить и работать стоило.

У меня мурашки пробежали по коже от этих стихов.

— Мои великие друзья! — сказал Тим Тимыч. — Я здесь, пока лежал, решил одну техпроблемку. Вы отнесите записи ко мне на работу. Отдайте их главному инженеру… Это поможет ускорить проектирование установок. Я выпишусь через недельку. Надо же подремонтироваться…

Мы ещё минут двадцать разговаривали, потом распрощались с Тим Тимычем, сказали, что придём через день с книжками, и спустились с лестницы, путаясь в белых халатах.

Мне захотелось есть, но Петька предложил сразу пойти и отдать записи.

Мы нашли нужный дом и зашли в конструкторское бюро. Вахтёр не пустил нас к главному инженеру. Тогда мы попросили позвать его вниз и, пока он не приходил, от нечего делать читали в вестибюле стенгазету и моральный кодекс строителя коммунизма.

— Видишь, какие тут люди? — сказал Петька. — Каждый день читают: «Каждый за всех — все за одного». А сами? Тим Тимыч больной, в больнице для них какой-то важный вопрос решил, а они? Вот тебе и все за одного!

— Да… Не дождёшься, когда они лошадь поднимут на мосту, — согласился я, и мы разозлились на сослуживцев Тим Тимыча.

Даже когда к нам подошёл очень удивлённый главный инженер, мы не поздоровались с ним, а сухо сказали:

— Тим Тимыч велел передать…

— Он ремонтируется…

Главный инженер быстро просмотрел записи и сказал:

— Прекрасно! Да, да. Талантливейшее решение.

Потом смутился и спросил:

— Э… Как его здоровье?.. Наш местком… Возможно, что-нибудь…

Но тут он достал папиросу и закурил.

Петька дёрнул меня за руку, и мы вышли на улицу.

Я стал думать о вобле, взятой без спроса, а Петька, наверно, про молочные бутылки. Потом мы разошлись по своим подъездам.

Мой отец уже пришёл с работы. Он читал газету и даже не взглянул на меня. Лицо у него было мрачное и обиженное. На моей кровати лежала записка. Поссорившись, мы всегда писали друг другу записки, до тех пор пока не помиримся. Записка была коротенькой:

Вобла отныне заперта. Не ожидал. Папа.

Я написал на обороте:

Честное слово, отнёс в больницу Тим Тимычу. Вова.

Мой отец прочитал ответ, но всё равно не стал со мной разговаривать. Он не умел, как я, быстро забывать всякие обиды…

Утром мне захотелось проверить, что у меня за товарищ Петька и как он отнесётся ко мне больному. Я позвонил ему по телефону и сказал слабым голосом:

— Это ты? Это я… Ох… я лежу больной-больной… Только не заразно… Совсем ноги подгибаются… Пришёл бы… Вкусненького хочется…

Петька тоже застонал в трубку:

— Ох… и я слёг… всю ночь потел… Ничего не ем… аппетит пропал. Соли во мне мало… воблочки бы… я бы сразу… ох… как лошадь поднялся…

«Ну и хитрый!» — подумал я и, стараясь не засмеяться, сказал здоровым голосом:

— Воблу от меня заперли! Понял?

Петька долго молчал, потом ответил унылым, но тоже здоровым голосом:

— Ну что ж… Ну ладно. Тогда пойдём в пинг-понг сыграем.

— Выходи! — сказал я и положил трубку.