пусть буду я, так легче рассуждать) не дотрагивался до ножа, я даже не знал, что у Валеры в кармане лежало оружие. Я только оттолкнул его – это я помню точно. А потом он упал. Я смотрю на него и думаю: «Что с ним?» Вижу кровь на рубашке. Понимаю (как?), что нож, убивший Валеру, лежит у него в кармане. Беру нож в руки и оставляю на рукоятке отпечатки пальцев.
Почему я не подумал об этом раньше? Нужно было стереть следы – или не трогать нож вообще.
Поздно об этом.
Кто убил Валеру? Не я. И сам он не мог этого сделать – иначе пришлось бы допустить, что он вошел в квартиру с раной в груди… Чепуха.
Я сказал Алине, чтобы она уходила из дома, она – мы вместе! – позвонила маме, и они должны были встретиться. Но из разговора со следователем я понял, что Алина сама вызвала милицию – значит, с мамой она не встречалась? Может, и из дома не уходила: нервы сдали или что-то произошло, когда прервалась наша связь?
Это – пробел, и сейчас мне его не заполнить.
После смерти Валеры прошло всего полчаса. Сейчас в прихожей толпится народ: оперативники, эксперты, фотографы… А Алина… Господи, когда нам необходимо быть вместе, я сижу перед компьютером и рассуждаю, будто рассуждения могут что-то изменить!
Успокойся, – сказал я себе. Только рассуждения и могут сейчас изменить хоть что-нибудь.
Зазвонил телефон. Я поднял трубку и сказал «алло».
– Веня, – сказала Алина, я узнал ее раньше, чем она успела произнести слово, узнал по дыханию в трубке, по каким-то перенесенным телефонными проводами флюидам, – Веня, ты дома, да? Ты видел? Ты был здесь? Что мне теперь делать? И почему…
Она не закончила фразу, но я легко ее продолжил: почему умер Валера? Кто убил его?
Я сжал трубку так, что заныли костяшки пальцев.
– Алина, – сказал я. – Нам нужно быть рядом, нужно…
– Что мне делать, Веня?
– Ничего не бойся. Ничего, слышишь? Я скоро буду с тобой. Скоро…
Связь прервалась. Должно быть, Алина положила трубку – тихо и безнадежно. Она ждала от меня действий, немедленного и решительного поступка, а я только и смог посоветовать ей принять судьбу.
Конечно, я не собирался сидеть, сложа руки, но решительно не представлял себе, что могу сейчас сделать, если не вернется удивительное состояние, в котором мы с Алиной пребывали еще несколько минут назад, и если я не пойму, как вызвать это состояние по собственной воле, а не по желанию прихотливой судьбы. То, что произошло с вами хотя бы раз, можно – в этом я был убежден – повторить еще и еще.
Как?
Глава двенадцатая
В линейном времени, лишенном пространства, я оказался, когда принял таблетку успокоительного. Значит, проблема в том, что я все-таки волнуюсь, и это нормально, было бы странно, если бы я не волновался, не паниковал и не стремился хоть что-нибудь сделать.
Принять еще таблетку? Почему-то я знал совершенно точно, что этого делать не следует – то, что произошло один раз, не обязательно повторится при тех же внешних условиях.
Но успокоиться было нужно. Успокоиться, а не бесцельно сжимать в ладони ненужную уже телефонную трубку.
Я положил трубку и размял пальцы, чтобы унять подступавшую судорогу. Сел перед компьютером и принялся перескакивать из одной директории в другую, прежде меня это успокаивало, даже гипнотизировало, как мелькание непонятных кадров в непонятном фильме. Щелк. Щелк. Щелк. Холодный труп в ее квартире. Щелк. Почему холодный? Когда я дотронулся до руки Валеры, она была ледяной, будто тело лежало в морозильнике морга. Щелк. Следователь сказал, что убит Валера был вчера вечером. Время смерти определяют по температуре тела. Значит, вот почему господин Бородулин расспрашивал Алину о вчерашнем вечере. Щелк.
Почему – холодный труп? Щелк. Мое пребывание на оси времени. Я побывал в будущем, так? А не стало ли это причиной того, что Валера оказался в прошлом? Щелк. Щелк. При чем здесь Валера? Но это понятно. Что-то происходит не только с Алиной и со мной, но и со всеми, кто нас окружает – с нашими близкими или с людьми, связанными с нами теми или иными отношениями.
Щелк. Значит, что-то могло произойти и с Ликой? Как бы я к ней ни относился, но никогда ни за что не желал бы для нее того, что случилось с Валерой. Почему она не звонит? Она обещала, что позвонит утром. Или это я обещал ей позвонить – и не утром, а после обеда?
Щелк. Алинина мама – ей тоже грозила опасность? Щелк. Щелк. Экран стал чуть темнее, фон сгущался, как каша, из которой выпаривалась вода. И глубина… Будто передо мной было не стекло, а раскрывшаяся дверь в зеленую страну с большими цветами-иконками, которые я обрывал – щелк, щелк, щелк – нажатием пальца на левую клавишу мышки.
В образовавшееся отверстие можно было просунуть голову и поглядеть что внутри. Нет, не в мониторе, а в программах, в виртуальном мире, о котором я недавно читал в довольно безвкусном, но динамичном фантастическом романе. Как он назывался? Что-то связанное с цветами. Или ассоциация не имела отношения к реальности? Цветы-иконки. Щелк. Что мне делать в компьютерном мире? Нечего мне там делать. Я должен быть в Москве, с Алиной – почему нам не дозволено быть вместе тогда, когда это совершенно необходимо?
Тьма выползла из экрана и влажным туманом расползлась по комнате. Я прекрасно понимал, что на самом деле ничего с монитором не происходило, обычный зеленый фон с обычными иконками, разве что их стало вдвое больше, чем раньше, но даже этот эффект удвоения тоже мог быть порождением подсознания. Как я ни убеждал себя, что ничего в мире не происходит, я знал, что это не так – мир вокруг меня менялся, и я менялся вместе с ним.
Я очень боялся вновь оказаться в линейном пространстве, где нет ничего, кроме будущего и прошлого – мне казалось, что если это ощущение вернется, то навсегда. На самом деле вернулось совсем другое ощущение, я забыл, каким оно было – прошло столько лет с того времени, когда мы в институте «выбивали тараканов»! Вспомнилось, как я участвовал в эксперименте. Это было через полгода после смерти Росина, наши новые реципиенты теперь всегда были трезвы, как стеклышки, но однажды кто-то из них опоздал к началу, время шло, аппаратура простаивала, и я сказал дежурному оператору: «Давай-ка со мной попробуем».
Вообще-то оператор должен был сказать «нет, Вениамин Самойлович, это против правил», потому что процедурной подготовки к эксперименту я не проходил, Но ему тоже надоело ждать – возможно, реципиент заболел, а может быть, просто решил не являться больше и не подвергать риску собственную нервную организацию. Как бы то ни было, оператор (кто сидел за пультом в тот день? Не помню, совершенно выветрилось из памяти, как и имя не пришедшего на эксперимент «подопытного кролика») промолчал, перекладывая решение и ответственность на мои плечи, а я, пока не пропала прыть, бодро направился к рабочему креслу, уселся и налепил датчики на ладони и за ушами. Надо бы и на затылок парочку, но я не собирался ставить опыт по полной программе – понимал, что не должен был этого делать, схлопочу выговор с занесением, мне это надо?
«Давай, – сказал я, – только потихоньку и сразу выводи, если параметры начнут меняться».
Иными словами – поиграй со мной немного, но чтобы никаких последствий.
Тогда и возникло ощущение, то самое, что неожиданно вернулось сейчас и напомнило о старых опытах.
Ноздри будто забило песком, стало трудно дышать, и запах появился – как на пляже, когда ветер дует с моря, а вдалеке, стоит на приколе танкер, и от него тянет темным и тягучим нефтяным ароматом, а еще невидимые мухи закружились вокруг головы, назойливо зудя, так и хотелось отмахнуться, но руки не слушались, точнее, я мог, конечно, поднять и правую руку, и левую, отогнать мух, но для этого нужно было приложить усилия – не столько физические, сколько душевные, – а их не было, и не потому что не было на самом деле, а просто я не испытывал желания эти усилия прикладывать, потому что было мне сейчас (и тогда тоже – много лет назад) слишком хорошо и слишком плохо. Одновременно плохо и хорошо, а по сути никак. Просто никак, когда ничего не нужно и нет никаких желаний.
В том эксперименте, помню, состояние это продолжалось недолго – оператор вывел систему из режима,
