быка.
Нетрудно догадаться, что речь шла о перевороте, в котором Дашкова продолжала приписывать себе ведущую роль.
Между прочим, не исключено, что она пожалела о столь бурном полете своей фантазии, когда умерла Екатерина, а ее наследник Павел Петрович немедленно начал санкции против участников достопамятного комплота, который привел к смерти его отца, а к власти — его мать, столь долго не подпускавшую к трону великовозрастного сына (а ведь обещала: только регентшей будет, регентшей…).
При Павле Дашкова была «разжалована в рядовые» и сослана в глухую деревню, где ей привелось жить в крестьянской избе. Не сразу дозволено ей было переехать в ее калужское имение. Александр I вернул все на круги своя, однако Катерина Романовна в столицу более не вернулась, а жила в своей вотчине — Троицком, чувствуя себя там поистине самовластной императрицею и вспоминая былые заслуги.
Спору нет, ей было чем гордиться, ведь в академии Дашкова оказалась в своей стихии! Она навела порядок с финансами академии, в библиотеке, архивах, научных коллекциях (особенно по минералогии), типографии, начала строительство новых зданий…
Возглавив Российскую академию, Катерина Романовна затеяла издание первого толкового словаря русского языка. Она сама участвовала в составлении отдельных статей и объяснении понятий, лично подобрала слова к статьям про буквы Ц, Ш и Щ и предложила для слов вроде «ёлка» или «ёж» вместо двух букв «io» употреблять одну, за что все мы должны сказать ей превеликое спасибо. Представьте себе только, что, если б не она, мы бы пели: «В лесу родилась iолочка…»
Дашкова основала литературные журналы «Собеседник любителей российского слова» (в котором, кроме Державина, Фонвизина, Богдановича, Капниста, Княжнина, печаталась и сама, чаще всего под псевдонимом Россиянка или Благородная Россиянка) и «Новые ежемесячные сочинения». Возобновила издание «Nova acta Academiae Petropolitanae sсientiarum», сотрудничала в журналах «Невинное упражнение» (1763), «Друг просвещения» (1804–1806), «Опыт трудов Вольного российского собрания» (она была членом сего общества), написала ряд статей по истории для «Словаря Российской академии».
Заслуги Катерины Романовны в развитии российской науки неоспоримы. Однако того же нельзя сказать о ее заслугах в развитии русской истории…
Мемуары — сочинения исторические и претендуют как бы на некую объективность. Но ведь не может считаться объективным историческим источником сочинение, которое, во-первых, редкостно субъективно и полно всяческих приятных домыслов, а во-вторых… во-вторых, оно, может быть, и было начато Дашковой (судя по предисловию), но совершенно неведомо, кто его дописывал потом.
Оригинала рукописи не сохранилось. Копию (лишь частично сделанную рукой автора) вывезла в Англию по просьбе Дашковой, которая якобы опасалась российской цензуры — при Александре-то?! — прелестная молодая дама Марта Вильмонт, ирландка, долгое время жившая вместе со своей двоюродной сестрой Кэтрин в имении Дашковой и оставившая пространные заметки о пребывании в России.
Марта (порою ее называют Мэри, хотя вообще неведомо, как ее точно звали) была последней и самой пылкой любовью Катерины Романовны, которая после возвращения в Россию из европейского путешествия уже не давала себе труда скрывать свои тайные пристрастия. О них, кстати, прекрасно знала Екатерина — и по собственным догадкам, и на основании шпионских донесений Анны де Пальме, своей секретной агентессы.
Так вот о Марте (или Мэри!) Вильмонт. Княгиня любила ее столь пылко, что намеревалась лишить наследства родную дочь (правда, жизнь той шла вкривь и вкось, но все ж родная дочка!) и передать все свое состояние Марте. Однако привязанность немолодой, властной и вздорной дамы (а удержу Катерина Романовна ни в чем не знала, не ведала!) и связанные с этой привязанностью необходимые интимности тяготили ирландку, у которой в Англии был жених. Она отбыла в туманный Альбион вслед за своей кузиной Кэтрин, к которой княгиня ревновала ее столь пылко, что даже послала этой Кэтрин самый настоящий картель, то есть вызвала ее на дуэль! При этом Кэтрин, как выяснилось со слов кузины, увезла копию мемуаров княгини, а подлинник сожгла Марта, которая опасалась, что записки у нее будут украдены агентами Москвы (в смысле — Петербурга).
Почему? Для чего? И так уж она опасалась, что рукопись пропадет, что даже сожгла ее… Вроде как — не доставайся ж ты никому!
Когда до Англии, где жила Марта, дошла весть о кончине княгини Дашковой (это случилось в 1810 году), кузины начали хлопотать об издании рукописи. Об этом узнал живший в Англии Семен Романович Воронцов, брат Катерины Романовны, и возмутился. Он потребовал рукопись для изучения и признал ее фальшивкою, уверяя, что в ней много «не только ложного, но и невероятного». Однако каким-то образом кузины вновь завладели копией. А может статься, изготовили новую по памяти — пером они владели, судя по собственным своим запискам, пребойко! И все же они рукопись издали, но… аж в 1857 году. И не в Лондоне, а в Гамбурге — по-немецки с предисловием Александра Ивановича Герцена. Книга имела подзаголовок «К истории императрицы Екатерины II».
Герцен написал восхищенный очерк «Княгиня Екатерина Романовна Дашкова», который отчасти перелагает «Записки», а отчасти дополняет их. Причем автор был при этом так воодушевлен, что изобразил княгиню красавицей небывалой, которая даже… оказалась способна склонить к интимным шалостям Никиту Панина и тем вовлекла его в комплот. Вот порадовалась небось на небесах Катерина Романовна!
Восхищение господина Герцена понять легко: худо-бедно Катерина Романовна «обличала самодержавие», столь ненавидимое им, а значит, была средством той самой «революционной агитации», которую и начал не вовремя пробужденный декабристами Герцен. А ведь Дашкова была ярой, воинствующей поборницей крепостного права! И преимущества его она весьма убедительно отстаивала во время своего вояжа по просвещенной Европе. Но поскольку сие «не вписывалось в формат» образа, Александр Иванович предпочел об этом вовсе не знать. Зато он восторгался теми задачами, которые ставила перед собой Дашкова: не «сохранить для потомства», «воскресить», «воссоздать» эпизоды своей удивительной жизни, а показать, как «опасно плыть на одном корабле с „великими мира сего“» … «Придворная атмосфера душит развитие самых энергических натур» — таков ее вывод, подчеркивал он.
Ее ли?.. Или «Записки» являются созданием не только пылкой, самообольщенной и самовлюбленной княгини, а также двух ирланских кузин, но к нему еще и острослов да памфлетист Александр Иванович Герцен «руку приложил»?
Темна вода во облацех творчества. Кто автор «Слова о полку Игореве»? Кто автор «Mon histoire» княгини Дашковой?
А впрочем, какая разница? Литература (как и всякий продукт всякого творческого процесса) — реальность субъективная, а посему сойдемся на том, что и «Записки» достопочтенной княгини, и сия новелла — не более чем «идеал фантазии».
Или
Костер неистовой любви
(Марина Цветаева)
Как-то раз, туманным ноябрьским вечером 1924 года, на Карловом мосту, что над рекой Влтавой в Праге, стояла, низко перегнувшись через перила, какая-то женщина и смотрела на воду. В этот поздний, очень поздний час больше ни одного человека не оказалось ни на мосту, ни на набережной, и некому было или удивиться: «Что она там высматривает, ведь ничего не видно!» — или встревожиться: «Не задумала ли недоброе?»
На эту женщину смотрел лишь каменный всадник по имени рыцарь Брунсвик. Его статуя находилась не на самом мосту, а ниже у реки, однако он часто видел здесь эту женщину. Он ей нравился, и знаменитый пражский рыцарь знал это (если статуи, конечно, могут что-то знать). Она смотрела в его суровое и
