О случившемся она вынуждена была рассказать парню, который ухаживал за ней. Парень обозвал ее последними словами и, не попрощавшись, уехал в город. Она вышла за молодого вдовца.
— Заявлять? — переспросила она. — Чтобы о позоре узнал весь город?
Вечером после этой беседы я лежал на продавленном диване и курил. Мысли целиком сосредоточились на Шмыге. Мое мнение о нем разделял заместитель начальника отдела милиции. Мы часто говорили с ним о директоре. Мы знали на заводе немало людей, на чью помощь можно было рассчитывать. В конце концов мы остановились на экспедиторе Левшине, отставном авиационном полковнике.
Заместитель начальника милиции, энергичный капитан, пришел ко мне недели через три. Я гладил брюки. Он вытащил вилку из розетки, молча взял из моих рук утюг и поставил его на опору.
— Читай.
Это был протокол задержания директорской машины, в багажнике которой оказалось двенадцать килограммов сливочного масла, — картонный ящик с маркировкой завода.
— А кто сидел за рулем? — спросил я нетерпеливо.
— Сам Шмыга.
— И где он сейчас?
— Как где? Дома, конечно. Ну что ты на меня уставился? Если хочешь, бери этот протокол и действуй. А я уже надействовался. Прокурор сказал, что Шмыга не рецидивист и никуда не убежит, что на его плечах завод и что с ним нельзя вот так, сразу. Понял?
К счастью, в райкоме на дело взглянули по-иному.
Шмыгу исключили из партии. Однако прокурор не спешил его арестовывать.
— Жалуется человек, из области звонили. Разобраться просят.
Шмыга не собирался капитулировать. Он стал утверждать, что ящик в машину подложили, чтобы дискредитировать его. Он перечислял всех уволенных и наказанных и писал, что на заводе более чем достаточно людей, не питающих к нему любви. Свидетелей, кто бы видел, как положили в машину ящик, не было.
Мой приход с двумя понятыми и милиционером был для Шмыги громом среди ясного неба. Мы вошли, когда он примеривал перед зеркалом галстук. Увидев нас, Шмыга прислонился спиной к вычурному буфету и, сжав челюсти, наблюдал за тем, как я раздеваюсь. Потом раскрыл буфет и налил себе что-то в стакан. Я едва успел сообразить, что он пьет отнюдь не воду. Шмыга опорожнил стакан и, поморщившись, сунул его в буфет. Я знал, что прокурор не одобрит моего шага. Он не уставал повторять, что следователь не должен быть в плену симпатий или антипатий и, что бы ни случилось, обязан исходить из суммы имеющихся на эту минуту доказательств. Тогда все будет законно. «Даже если ты и ошибешься, потом всегда можно будет оправдаться. Любому начальству можно будет показать основания для предположений». А что бы показал я начальству сейчас? Сплетню какой-то девицы, не захотевшей работать в колхозе?
В четырех комнатах шмыгинского жилья все было новое. Я открывал шифоньер, буфет, холодильник, вместительные новые чемоданы с блестящими замками, тумбочки из карельской березы. На них выстроились в ряд с одинаковыми интервалами телевизор, приемник и магнитофон. Осматривая ящики, узлы, свертки, перекладывал аккуратно сложенные стопы белья, осматривал бесчисленные карманы шмыгинских костюмов, пальто, плащей, сшитых на все сезоны и все капризы погоды, переставлял фарфор и хрусталь, развязывал еще не распакованные покупки. Но то, чего искал, я не находил. После двухчасовой работы, передвигая под насмешливым взглядом хозяина коробки с елочными украшениями на пыльном шкафу, я понял, что терплю жестокое поражение. Если бы не кривая улыбка на губах Шмыги, я, может быть, и не вспомнил бы, что, волнуясь, пропустил первую стадию процедуры — личный обыск хозяина. Насмешка словно подстегнула память.
Вымыв руки и дав себе и присутствовавшим небольшую паузу, я попросил Шмыгу подойти к столу. Тот пожал плечами и с прежней усмешкой приблизился.
— А теперь попрошу выложить все, что у вас в карманах.
Мгновение мне казалось, что он не подчинится. Я решительно шагнул вперед. Милиционер тоже недвусмысленно встал. Шмыга дрожащими руками стал выкладывать на ослепительно чистую скатерть содержимое карманов: портсигар, расческу, документы, зеркальце, носовой платок, авторучку.
— Мне, кажется, у вас во внутреннем кармане что-то осталось, — сказал я.
— Вы что, не верите мне?
— Почему же… Но все-таки.
Густая краска залила лицо Шмыги, когда я извлек из его кармана два сложенных вчетверо листка и неторопливо развернул их. Шмыга подался вперед.
Это были накладные на получение масла сепараторным пунктом села Березняги. Один из документов совпадал по дате с днем задержания директорской машины. В графе «количество» стояла цифра «двенадцать», та же, что и в протоколе задержания. Другая накладная фиксировала отпуск еще десяти килограммов.
Ошеломленный Шмыга размашисто подписал протокол. Я оделся. Понятые встали.
— Вам придется пойти с нами.
Шмыга минуту стоял неподвижно. Потом одел старый пиджак, натянул потертый плащ, отрезал от взятого в буфете окорока брусок и, завернув сало вместе с куском хлеба, сунул в карман.
Через полчаса за ним захлопнулась окованная железом дверь КПЗ.
На попутном грузовике я поспешил в сепараторный пункт, расположенный в пяти километрах от города. Заведующего пунктом Куценко я застал за мытьем ванны из-под молока. Я отрекомендовался и попросил показать товарный отчет за последнюю декаду. Куценко, плотный флегматичный мужчина с обвислыми усами, вытер мокрые руки, порылся в ящике стола и подал мне папку со вторыми экземплярами отчетов.
Накладные, обнаруженные при обыске, как и следовало ожидать, оприходованы не были.
Нас разделял выскобленный стол. Я положил перед Куценко одну из накладных и принял с нее ладонь.
— А с этим как было?
Куценко взгромоздил на нос очки, взял бумажку короткими толстыми пальцами и стал разглядывать ее.
— А, мабуть, у вас и еще одна есть?
Я положил на стол и другую.
— Масло шукайте у Шмыги. Умному и мэд, и пампушки, а дурню только колотушки.
По объяснениям Куценко, он только расписался в накладных, а масло осталось на заводе. Теперь можно было допрашивать Шмыгу.
Новости в районе разносятся с удивительной быстротой. Едва я переступил порог милиции, как меня попросили позвонить в контору молочного завода. Главный бухгалтер просил меня срочно прийти. Я поспешил на завод. Главбух был невысокий мужчина с орденскими планочками на грубошерстном костюме. Он закрыл дверь на английский замок, словно боясь, что Шмыга его услышит, и вытащил из стола коричневую папку.
— Вот посмотрите, — проговорил он, волнуясь, — этих документов официально на заводе нет. Я сегодня снял с них копию в магазине.
Это были счета районного магазина «Автотракторосбыт» на продажу молочному заводу комплекта деталей к автомашине «победа». Запчасти получил сам Шмыга.
— На заводе нет автомашины «победа». У нас грузовики, молоковозы, «Волга», походная лаборатория.
Запчастей было много: блок мотора, задние и передние мосты, рама, кузов, комплект резины, радиатор — целая «победа» на ходу. Завод уплатил за них магазину три тысячи рублей.
— И, представьте себе, я подписал платежное поручение, — говорил, волнуясь, главбух. — Разве я мог знать? Ведь каждый квартал мы столько их получаем.
Я шагал по тропинке, стараясь попасть в протоптанные следы, и думал, что без резиновых сапог мне здесь не обойтись. До сих пор в моем представлении весна связывалась с кучами сколотого льда, лежавшего на мостовых, с покраской облезших за зиму ларьков, с полосками воды в ложах трамвайных
