В комнате дежурного не умолкал телефон. Сегодня он снова принес весть: ограбили магазин на Бессарабской. Преступников было двое. Оба в масках. Пока один стоял с пистолетом около перепуганных насмерть покупателей, другой обшаривал ящики прилавка. Захватив выручку, преступники скрылись. Подобного не помнили уже три года.
— Как в дурном детективе, — невесело говорил начальник уголовного розыска, сухой, подвижный мужчина. Он сердито вышиб из мундштука окурок сигареты.
Через месяц случай повторился в другом магазине. На этот раз при нападении был серьезно ранен продавец.
Грабили небольшие, удаленные от центра города магазины.
Продрогшие и злые возвращались по утрам после безрезультатных засад оперуполномоченные и дружинники. Шагая гулкими пустынными улицами, каждый из них мучительно думал: «Кто они? Какие? Молодые или старые? Новички или матерые?»
Склонялись к мысли, что орудуют рецидивисты.
Но Марков и Козловский не были рецидивистами.
Марков окончил среднюю школу и учился на подготовительных курсах в строительный институт, а Козловский состоял студентом-заочником факультета журналистики университета.
Марков жил в переулке, где, как сказано в его дневнике, «нет фонарей, шумят тополя и целуются пары на скамейках».
Его отец был инженер-строитель, мать работала в продовольственном магазине.
Об отце Александр в дневнике писал:
«Милый отец, ты уже стар. Никогда ты не мог разговаривать властным тоном Не потому ли ты не стал ну хотя бы начальником СМУ, а работаешь тридцать лет инженером. Никогда ты не носил, насколько я помню, дорогих костюмов. Еще бы, ведь у тебя нас четверо. Мы любили слушать твои рассказы о том, как ты учился в институте в 30-е годы, как вы жили еще до первой мировой. Ты помнишь смерть Ленина — времена для нас совсем далекие. Конечно, ты иногда бил нас, не без этого, но быстро отходил, и мы прощали тебе порку…»
Александр рос как все: упивался книгами, восхищался подвигами героев, мечтал о дальних странствиях. Страницы его дневника пестрели изображениями скрещенных стрел и сабель, парусов, наполненных ветром. Пират капитан Флинт и отважный Спартак были в его глазах одинаково необычайными и героическими. Пора любви и грусти нежной наполнила его душу свежими неизведанными чувствами, и он исписывал целые тетради неумелыми стихами о голубых глазах, сиреневом закате и чарах луны. Он зашифровывал записи дневника о первых встречах и мальчишеских поцелуях нехитрой тайнописью и ходил целый день, веселый и шальной, в ожидании вечера, обещавшего ему новую встречу.
Когда семья жила на строительстве атомной электростанции, он вынужден был учиться в вечерней школе: первые месяцы на стройке не было дневных классов. Стал учеником слесаря.
Но, вступив в настоящую жизнь, Александр продолжал жить вымышленной. Скоро он разглядел вокруг себя то, что, как строительный мусор, лежало на поверхности. Он увидел, что иные с получки пьют, что в компании подчас рассказывают неприличные анекдоты, что многие знакомые курят.
Не без ущерба для школьных принципов и родительских заповедей он с головой окунулся в это.
«1 декабря. В воскресенье был пьян. Ничего не помню. Сегодня сдавал литературу. Пил все время с Валеркой.
6 декабря. Вечером ходили на танцы. Выпили по бутылке «Волжского» на брата».
Так проходили вечера, заполненные бутылкой красного перед танцами.
Семья переехала в город. Александр переменил место работы и школу, но жизнь его оставалась прежней, с тою лишь разницей, что перед ним были открыты двери не одного клуба, а многочисленных парков и Дворцов.
Завязал знакомство с несколькими развязными девицами.
Скоро в дневнике появилась стихотворная запись:
Слова не были позой.
Александр начал посещать секцию бокса. Через полгода он раздался в плечах и уже не походил на юнца. Дневник вести продолжал. Исписал две клеенчатые тетради стихами под Есенина об увядших цветах и отзвеневшей юности, которая тем временем только начиналась.
Когда по вечерам над городом зажигались огни, Александр встречался с друзьями у входа в парк.
— Итак, джентльмены, скинемся?
— О чем речь, — отвечал хор голосов.
Они откомандировывали одного из компании в ближайший гастроном. Посланный вскоре возвращался с бутылками. Подходили к киоску «Газводы», где можно было добыть стакан. Александр вступал в переговоры с продавщицей. Непреклонная женщина меняла гнев на милость, как только ей обещали порожнюю посуду.
«Среда. Сегодня развлекались, в садике устроили охоту на кота. Как только потомок тигров был замечен, Джон и Кукуй, ломая кусты, с гиканьем взяли его в клещи, а Толик схватил за хвост и зашвырнул в публику. Все, конечно, врассыпную.
Воскресенье. Подошли ребята. Генка начинает:
— Ну что, ты в парке был смелее, а сейчас притих? Смирненький?
— Какой есть. — Нащупал финку, но молчу. Постоял около них немного.
— Пока. — Пошел домой. Думал, что начнут. Особенно хотелось полоснуть Митрошку.
Понедельник. Было скучно. Зашли в барак. Свистнули примус. А на черта он нам? Бросили по дороге.
Четверг. Пошли вечером на Ленинградскую. Одному чуть не дали, но Гусь узнал его — какой-то Витька с Монастырки. Потом ходили по парку, пугали парочки. Перевернули уборную. Грохоту было на всю улицу. А вообще — скука. Ребята — недоросли. И все глупо».
Так шли дни. Выпивка, танцы. Драка. Снова выпивка. Поцелуи в подъезде. Иногда писал стихи. Больше про туманы, закаты, лунные ночи. Иногда мечтал. В мечтах готовил себя для необычайного, чистого, выдающегося. Посмеивался над собой, полагая, что компанию джонов и кукуев он сможет покинуть в любую минуту, что он духовно богаче их и что их привычки и склонности к нему не прирастут.
«3-е августа. Давно не писал. Отсидел пять суток за драку. На работе даже не спросили, где был. Сказал, что болел, и обещал сдать больничный лист Вот бы сдать им бумагу судьи — рты бы разинули.
Понедельник. Пришел Саша с друзьями. Пошли ко мне. Бычок принес спирту. Выпили. Васька свалился. Король с Кукуем пошли воровать на мясокомбинат. Я с ними не пошел».
…Пока не пошел, но пил с ними, сидел рядом, слушал хвастливые рассказы об удачных ночных
