началась тогда, когда слуги государевы попрали их права и жестоко надругались над ними и над их семьями. Большинство из них встали на джихад не потому, что получили от кого-то деньги или просто поверили в Махди, его второе пришествие. Махди для многих, для большинства персов был символом надежды, лучом света в конце тоннеля, надеждой на конец беззакония. Именно поэтому они так яростно воюют за идеи махдизма – они не верят ни во что, кроме этого, и хотят наказать нас за то, что мы отняли у них эту последнюю веру. Пройдут долгие, очень долгие годы, прежде чем им удастся забыть и заново поверить…
Генерал Кордава мрачнел с каждым моим словом. Вероятно, он принял меня за странствующего философа, умеющего красиво говорить, но ни черта не понимающего в борьбе с терроризмом. В каком-то смысле это действительно так. Терроризм – это философия, философия погружения в хаос, философия разрушения. Терроризм – это атака хаоса на порядок. Чтобы постичь этот феномен и найти против него действенное противоядие, недостаточно метко стрелять. Нужно перехватить инициативу у бродячих проповедников – махдистов, разоблачить их ложь, дать людям новую веру и немного больше надежды, чем у них есть сейчас. Я уверен, что школа сделает гораздо больше в плане
Пусть думает, что хочет. Соприкоснувшись с этим напрямую, генерал задумается о моих словах, вспомнит их. И поймет, что я – прав.
– Со всем уважением к вам, господин вице-адмирал…
– Здесь нет места уважению, сударь, – я обвел рукой пространство пустого и гулкого гимнастического зала, – здесь есть место смерти. И жизни. Продолжайте, прошу.
– Да… Так вот, покорнейше прошу простить, но я никогда в это не верил. Когда мы вошли в Варшаву, то я увидел разграбленный город. Они просто все разграбили, вот и все. И поубивали – кто попался под руку. Это нельзя объяснить ни страданиями, ни какими-то притеснениями.
Я улыбнулся.
– А чем же, сударь? Чем это можно объяснить?
– Да откуда мне знать? Может быть, мать с ними мало проводила времени в детстве или рано высадила их на горшок. Может быть, с ними в школе чем-то не тем занимались учителя или издевались сверстники. Может, просто у них есть какое-то генное отклонение, заставляющее их убивать людей. Но это очень злые люди, господин вице-адмирал, я навидался их достаточно. И, с вашего позволения, я буду их выявлять и убивать, а не пытаться понять, почему они делают то, что делают. Они это делают потому, что они чертовы ублюдки, вот почему!
Я кивнул головой.
– Именно этого я и жду. Мы должны делать их, и делать их прежде, чем они сделают нас. Но и понимать, почему происходит то, что происходит, – мы обязаны. Пойдемте отсюда, здесь невозможно долго находиться…
Открытию восстановленных производств и предприятий инфраструктуры я уделял большое внимание, потому что мне хотелось прекратить войну как можно быстрее. Война не прекратится сама по себе, ее невозможно прекратить до тех пор, пока террористы подпитываются из среды народа и имеют в ней поддержку. Точно так же в двадцатые годы невыносимые условия труда на фабриках подпитывали революционное движение до тех пор, пока не вмешалось государство и не ввело минимальные требования и обязательные правила по наемному труду. Сделало оно это просто потому, что иначе нас ждала гражданская война. Так и здесь – шахиншах оставил нам развитую промышленность – и в то же время нищую, ненавидящую нас глубинку, откуда происходит большинство беженцев. Выход из порочного круга бедности, ненависти и насилия только один – дать людям работу, дать ее даже в большем количестве, чем она была при шахиншахе. Только когда мы закроем последний лагерь беженцев, только когда сорванный бедой с места нищий феллах будет идти вместе со всеми на работу в шесть часов утра – только тогда фанатики станут изгоями. Только тогда мы победим терроризм.
Домостроительный комбинат находился на северной окраине Тегерана в промышленной зоне. В отличие от южных и особенно западных подступов, здесь удалось избежать серьезных боев и в основном оборудование осталось целым. Основной проблемой было восстановление подстанции… над ней кто-то поработал, и поработал серьезно. Вообще с актами продуманного и технически грамотного саботажа сталкиваешься на каждом шагу, тот, кто все это делал, понимал, что делает.
Мой приезд хоть и был неожиданным, но все было готово, поменялся только докладчик. Все рабочие – от предыдущего состава осталось человек двести, не больше – в аккуратных синих комбинезонах, инженерный состав – в зеленых. Около тысячи человек… это хорошо. Впервые в жизни я чувствовал, что моя работа приносит реальную пользу другим людям. И не только моя – работа всей нашей команды приносит пользу людям, мы стараемся созидать, и только по необходимости – разрушаем. Это очень приятное чувство – чувство своей нужности.
Речь я не готовил – смысл? Знаю, что политикам речи готовят их помощники, но разве это не убого – пользоваться чужими словами и чужими мыслями?
– Его Превосходительство, Военный и Гражданский наместник Его Императорского Величества, вице- адмирал Флота Его Императорского Величества, князь Александр Владимирович Воронцов!
Объявляют как артиста в цирковом представлении, но это – правильно. На Востоке очень ценят титулы. В свое время Дикая Дивизия, во главе которой был брат Государя Николая Второго, внесла немалый вклад в то, что Русь не рухнула в бездну.
Две тысячи пар глаз передо мной. Они смотрят на меня, люди другого мира и другой веры. Не составит труда понять, что многие тайно ненавидят меня. На самом деле я должен не просто сказать пару дежурных фраз и сойти с импровизированной трибуны под аплодисменты. Я должен им сказать, почему они не должны меня убивать. А в моем лице – русских инженеров, военных, учителей и казаков, которые пытаются помочь им построить новую жизнь. Жизнь, где люди не боятся ночного стука в дверь.
Хапнуть незаметно воздуха в грудь – и понеслась.
– Вот это все, – я обвел руками массивные серые строения, в тени которых мы находились, – все это построено не для нас. Все это построено за счет вас и для вас. Отсюда будут выходить дома, в которых вы будете жить…
– …многие из вас не верят мне сейчас, потому что я чужой для вас человек. А мулла из исламского комитета, в который вы идете за помощью и правдой, – он для вас свой. Человек одной с вами крови, одной веры, одной нации. Он свой – а я чужой! Но если он свой – тогда спросите его, почему он разрушил здесь все? Почему он хочет, чтобы люди были бездомными…
В следующее мгновение мой телохранитель из казаков бесцеремонно столкнул меня с трибуны так, что я едва удержался на ногах. Рации разрывались криком:
– Ракетчик! Ракетчик на два часа!
– Огонь! Всем, кто видит цель, огонь!
– Там резервуар с топливом, резервуар с топливом!
– Кто видит цель? Кто видит цель?!
В таких случаях самое верное – расслабиться и получать удовольствие. Подскочили казаки, весьма невежливо стащили меня с трибуны и потащили куда-то, прикрывая собой, кто-то тащил, кто-то пытался держать линию, ближний круг, направив пистолеты на все стороны света. Так получилось, что у одного из казаков рация включилась на громкую, – и я слышал все, что происходило.
– Третий сектор блокирован!
– Одна цель, одна!
Люди бросились в разные стороны. Страх – он очень живуч, и в такой ситуации диктует только одно – бежать куда глаза глядят. При покушении на Светлейшего охрана могла запросто открыть огонь по толпе, как не раз бывало…
– Глаз-шесть, отбой, всем отбой!
– Глаз-шесть, повтори!
– Глаз-шесть, отбой, цели нет! Это пацан, повторяю – это пацан! Нет цели!
– Блокировать сектор! Никого не выпускать!
– Господин урядник, на меня тут целая толпа несется, сомнут!
