Как только старенький «Фиат» затормозил около фургона, в нем приглашающе распахнулась дверца.
– Да благословит тебя господь, брат Карти, – сказал брат Томазино, залезая в кузов. Здесь было вполне комфортно, уютно, можно было сидеть, было три телевизора и какие-то шкафы с кнопками и лампами. Брат Томазино вырос в глуши и не знал, что это такое, но телевизор он знал, по нему показывают синематограф.
– Да благословит вас Господь, братья. В трудный час собрались мы, наша вера под угрозой, и наш враг у ворот. Злейший из наших врагов.
На небольшой, покрытый дешевым пластиком столик легли две фотографии, на них был изображен один и тот же человек. В одном случае – в черной, шитой золотом форме с черными орлами на погонах – форма Его Величества Русского Императорского Флота. В другом – более поздний снимок, человек уже в гражданском, на тротуаре. За человеком угадывалось знакомое здание – Палаццо ди Мадамо, Рим.
– Кто этот человек? – спросил брат Томазино.
– Этот человек – враг Святой Веры, и это все, что тебе нужно знать. Он очень опасен, опасен так, как опасен Дьявол. И более того. Ты помнишь Отца[68], воцерковившего тебя?
– Да, – кивнул Томазино. Он и в самом деле помнил, до сих пор помнил.
– Мы не говорили тебе, брат. Потому что и сами не знали. Но сейчас знаем. Нет сомнений в том, что именно этот человек убил Отца в Североамериканских Соединенных Штатах. Вот почему он не должен уйти из Рима живым.
Брат Томазино накрыл своей большой, корявой, мозолистой ладонью фотографии, лежащие на столике. И медленно сжимал пальцы, пока фотографии не превратились в смятый комок, а брат Карти не положил поверх побелевшей руки брата Томазино свою руку.
– Не стоит, брат. Мы все помним Отца и то, что он сделал для нас. Немало заблудших душ он вернул в лоно Святой Церкви, немало отбившихся от стада овец он вернул в стадо. Одна из Заповедей гласит «не убий», но это не значит «не защити». Мы не говорили тебе об убийце Отца еще и потому, что ты бы ринулся мстить, навеки погубив свою душу. Но сейчас убийца в Риме, он приехал для того, чтобы убивать – и значит, мы должны исполнить Божью Волю.
Где-то вверху глухо громыхнуло – над Римом собирались темные тучи, кое-где даже сверкала молния, но живительный дождь все никак не мог оросить эту землю. Сухая гроза – предвестие большой беды.
– Клянусь тебе, брат, я убью его. Я вырву его черное сердце!
Брат Карти похлопал по сжатому кулаку Томазино – так сжатому, что побелели костяшки пальцев.
– Так нельзя. Уже за эти слова я бы наложил на тебя епитимью[69], но я не имею права этого делать. Поэтому – по возращении – покайся и прими епитимью сам, и пусть Господь будет тебе в том свидетелем. Когда ты вернешься – покайся и помолись за душу убитого тобой, ибо Господь велел возлюбить врагов своих.
И с этими страшными и богохульными словами над крышей фургона снова глухо громыхнуло.
В фургоне, который благодаря ватиканским номерам пользовался правом экстерриториальности и не мог быть досмотрен, имелось все необходимое. Для слежки, для прослушивания и, наконец, – для убийства.
Винченцо и Онофрио вооружились старыми британскими пистолетами-пулеметами СТЭН с интегрированными глушителями. Кошмар водопроводчика, они были разработаны более шестидесяти лет назад, но до сих пор оставались одним из лучших видов оружия для городской герильи, городских партизан благодаря своей простоте и возможности очень удобно прятать их под деловой костюм с пиджаком или церковную сутану. Магазин у этих автоматов присоединялся не снизу, как у нормального оружия, а сбоку – впрочем, англичане всегда имели тягу к своеобразному, не такому, как у всех, оружию. Вместо ствола была толстая черная труба глушителя, глушитель был интегрированным и очень эффективным. В костюмах, которые надели братья, имелись вшитые крючки, на которые можно было подвесить оружие. Со сложенным прикладом оно отлично маскировалось пиджаком, выхватить, разложить приклад и примкнуть магазин – у опытного человека это занимало несколько секунд, а братья с этим оружием имели дело не раз и не два. Не счесть людей, которых они расстреляли с именем Христовым на устах.
Для Томазино полагался такой же пистолет-пулемет, но он на сей раз пренебрежительно отодвинул его, взял свою старую, ободранную lupara, которую привез с собой с Сицилии. К ней у него было несколько патронов, которые он рассовал по карманам, патроны были самостоятельно снаряжены: мелкая дробь, крысиный яд и крупная соль вперемешку, типичное сицилийское «послание». С тех пор как он переехал сюда, на север, он никогда не пользовался этим оружием – но сейчас было самое время. Человек, убивший Отца, заслуживал не просто смерти – он заслуживал сицилийской расправы. Мелкая дробь покалечит, но не убьет, крупная соль доставит страдания, а крысиный яд препятствует свертываемости крови и не даст врагу остаться в живых: он скончается в страшных мучениях, и скончается не сразу, далеко не сразу. Вот это и будет расплата. Он, Томазино, выстрелит подонку в живот из обоих стволов и оставит его умирать, а сам вернется в монастырь и сотворит молитву за прощение грехов. Отец, несомненно, находящийся на небе, услышит его и поймет, что месть свершилась и его враг мертв.
Да, так он и сделает…
– Где этот человек? – спросил Томазино.
– В пансионате. В Трастевере, слушай внимательно, я расскажу, как туда проехать. Думаю, он ненадолго в Рим – но сегодня он будет там.
Трое братьев, одетых в дешевые черные костюмы с удостоверениями карабинеров в карманах, вылезли из фургона и пересели в черную «Ланчию» с миланскими номерами – она была угнана утром, номера были краденые, их свинтили с такой же машины, попавшей в аварию и сильно разбившейся. Какое-то время, учитывая известный итальянский бардак, этого должно было хватить. Потом они бросят машину где-нибудь, где ее угонят и переправят в Триполитанию, там все ездят на угнанных. И концы – в воду.
– Что с тобой? – спросил Винченцо, смотря на сжатые губы Томазино. – Почему ты не взял автомат?
– Этот человек убил Отца, – процедил Томазино.
– Отца из Монтемаджоре Белсито?!
– Да.
– Но как…
– Молчи. Сделаем так: первым иду я. Ты меня подстрахуешь. Но сам не стреляй. Я хочу выстрелить в него первым, понял?
– А я? – спросил Онофрио. – Я тоже хочу.
– А ты крути баранку… Пресвятой Господь, и осторожнее!
Черную «Ланчию» они припарковали на стоянке, развернувшись так, чтобы можно было быстро выехать со стоянки. Вышли из машины вдвоем, Онофрио остался за рулем машины с работающим двигателем. Машина – модель «Тема» – была не слишком удобной в теснине городских улиц, но Онофрио все-таки был хорошим водителем, лучшим из них троих, и можно было надеяться уйти, если все пойдет не так. Если же нет… на все божья воля.
– Смотри по сторонам. Если что – звони, – Томазино указал на сотовый телефон, лежащий между сиденьями.
– Я понял, брат. Господь с нами.
– Да, Господь с нами. Не глуши мотор.
Двое громил в черном – вестники смерти, оглядываясь, пошли по улице – искать нужный номер дома. Здесь они никогда не были.
Чуть дальше на той же стоянке стояла еще одна машина – тоже «Ланчия», но не «Тема», а новенькая «Дельта Интеграле», почти раллийная машина, необычного для этой модели черного цвета, обычно ее заказывали в вишневом с типичной для гоночных «Ланчий» желто-синей полосой, проходящей через багажник и крышу. Эта машина способна была нестись по узким улочкам города со скоростью двести километров в час и даже выдерживать прыжки по лестницам, весьма распространенным в Риме. Короче говоря, трудно найти для города что-то более подходящее, чем «Дельта Интеграле».
