– Нет. У него были бумага и стилос, так что он мог передать мне с роботом записку. Его послания я не сохранил – они полны проклятий и всякой мерзости.
Роботу тоже доставалось: я считался то Сатаной, то Люцифером, а бедный механизм – моим пособником из категории мелких бесов. Однажды наш Пророк перешел от слов к делу и закидал робота экскрементами… Представляешь? Залепил ему
Видеодатчик! Пришлось послать беднягу в гидропонные отсеки. Там его отскребли, а все лишнее бросили в резервуар с хлореллой…
Шандра кивнула с сочувственным видом, потом призадумалась и прошептала:
– Этот человек сидел в тюрьме, как и я… Но он был виновен и опасен, а я никому не сделала плохого… И к тому же, – голос ее окреп, – он знал, что заключение скоро кончится, а мне такого не обещали… Совсем наоборот! Мне говорили, что я буду вечно чистить те проклятые котлы! Я поцеловал ее ладошку.
– Ты потрудилась недаром, девочка. Представь свой самый большой котел, начищенный до блеска, а в нем – Жоффрея с Сайласом, и нашего Пророка, и трех непорочных сестриц, Камиллу, Серафиму и Эсмеральду… Чарующее зрелище, не так ли?
Она грустно усмехнулась и покачала головой:
– Нет, дорогой, такого мне не надо. Знаешь, если б ад существовал на самом деле и если б они очутились в нем, я бы не стала злорадствовать. Нет, не стала!
– Ты бы простила их? – спросил я, внимательно всматриваясь в потемневшие глаза Шандры.
– Нет… пожалуй, нет… Ни прощения, ни сочувствия они бы не дождались, но и дров в их костер я подбрасывать не желаю. Ведь их страдания не вернут потерянного…
Шандра уткнулась мне в грудь, и я понял, что она говорит о своем отце.
ГЛАВА 16
Наш разговор, завершившийся грустным аккордом, имел продолжение в спальне. Замечу, что на этот раз мне повезло; Шандра не расспрашивала о моих женах и не выпытывала детали моего темного прошлого. Наша беседа касалась скорей семантики и морали.
– Грэм, – начала она, прижавшись щекой к моему плечу, – когда ты рассказывал о Пророке, то заметил, что он бросался экскрементами… ну, в твоего робота, которого пришлось потом чистить…
– Извини за эти неаппетитные подробности, дорогая. Я только хотел объяснить, с каким человеком мне пришлось столкнуться. Он… Острые зубки Шандры впились в мое плечо – правда, не очень сильно. Затем началась потасовка; с меня содрали халат и бросили на ложе, а победительница, усевшись на моем животе, прижала коленками предплечья. Глаза ее горели озорством, волосы были растрепаны, на висках поблескивала испарина, грудь бурно вздымалась за вырезом ночной рубашки.
– Грэм, ты невозможен! – пропыхтела Шандра. – Думаешь, меня смущают твои неаппетитные подробности?.. Я ведь о другом, совсем о другом! Я хочу знать, почему ты сказал “экскременты”?
– Тебе не нравится это выражение? – Ее груди соблазнительно колыхались надо мной, и я попробовал дотянуться до них.
– Ну-ка, прекрати! Ничего тебе не будет, пока не ответишь! Я хочу знать, почему ты сказал “экскременты”, а не “дерьмо”, как говорит любой нормальный человек. И я в том числе!
Этот вопрос, хоть его задавала такая раскрасневшаяся и растрепанная личность, был непростым и требовал серьезного ответа. А серьезные темы лучше обсуждать в сидячем положении… Я поднатужился, стараясь освободиться, но Шандра лишь крепче стиснула меня ногами. Теперь любое резкое движение при двух сотых “же” подбросило бы нас к потолку. Мне пришлось сдаться.
– Ты знаешь, принцесса, что я – старый человек со Старой Земли, а там, когда я был молод, кое-какие слова считались запретными. Ну, не совсем запретными; просто джентльмену не полагалось их употреблять. Я имею в виду то, что касается репродуктивных и каталитических функций организма – не научное их описание, а слова попроще и погрубей, бытующие в пролетарских массах. Если уж джентльмену доводилось затрагивать эту тематику, он использовал медицинские термины, метафоры, иносказания и эвфемизмы…
Я смолк, любуясь двумя розовыми бутончиками, что просвечивали сквозь ее рубашку. Тоже иносказание, клянусь Черной Дырой! Пусть потертое, избитое, старое, но полное дьявольского соблазна!
Шандра, шаловливо ерзая на моем животе, фыркнула.
– Репродуктивные функции и эвфемизмы! Иносказания и метафоры – для дел, которыми мы занимаемся днем и ночью! Мы с тобой и все джентльмены, все леди и все пролетарские массы! Бедный Грэм, чем же забита твоя голова?
– Тобою, – честно признался я, – сейчас исключительно тобою. В этом я не отличаюсь от остальных мужчин, употребляющих слово “дерьмо” вместо термина “экскременты”.
Я наконец изловчился и опрокинул ее на спину.
* * *
Мне удалось выиграть немного времени, но это было лишь передышкой. Мое прошлое притягивало Шандру, словно громоотвод – молнию, и я не мог запретить ей грядущих археологических раскопок. Конечно, шепни я словечко “Цирцее”, все файлы с моей биографией будут закрыты и запечатаны на сорок замков, но это решение я даже не желал рассматривать. Говоря словами Шандры, оно было бы “несправедливым” – ведь она имела полное право убедиться, что ей достался в мужья человек порядочный, хотя и не лишенный кое-каких недостатков.
Итак, мушкетеры – вперед! Смирившись с этим, я хотел теперь лишь одного: чтобы Шандра приступила к раскопкам в мое отсутствие. Я не труслив, не склонен к фарисейству и не пытаюсь выдать черное за белое, но, как говорилось, эти файлы были для меня чем-то вроде электронной совести. Вся моя жизнь – и жизни многих других людей – лежала на вечном депозите в бездонных банках “Цирцеи”, и только взрыв сверхновой, вселенский коллапс или фатальная оплошность с прокладкой курса могли разрушить это хранилище. Но и само по себе оно обладало разрушительной мощью; тот, кто познакомится с ним, мог карать или миловать Старого Кэпа Френчи, Друга Границы, Торговца со Звезд. А если не миловать и не карать, так судить, что тоже являлось не слишком приятной процедурой… Словом, я предпочел, чтоб Шандра перетряхивала мою совесть в одиночестве – или скорей на пару с бортовым компьютером. За день до последнего перехода, который должен был завершиться на подступах к Солярису, мне вдруг захотелось посетить зверинец и оранжерею. Это желание было отчасти иррациональным, отчасти продуманным; инстинкт подсказывал мне, что не стоит тянуть с раскопками, а разум намекал, куда можно скрыться, чтоб пересидеть тяжелые времена. Итак, я облачился в рабочий комбинезон, поцеловал Шандру за ушком и сказал:
– Наведаюсь в гидропонные отсеки, дорогая, а заодно взгляну на животных.
Временами они начинают беспокоиться… думают, что я оставил их с роботами и что на “Цирцее” нет ни единой живой души… Но они ошибаются, правда?
– Правда, – согласилась моя принцесса, – тут целых две живых души. Хочешь, я пойду с тобой?
– Нет, не стоит. Я собираюсь еще наведаться в гибернатор, осмотреть зародыши, проверить генофонд, а это неприятная процедура. Ты… – Я на секунду задумался, потом хлопнул себя ладонью по лбу. – Отчего бы тебе не развлечься? Иди на мостик и просмотри мои записи. “Цирцея” подскажет, где их искать. С этими словами я развернулся и зашагал к лифту. Дел в гидропонных отсеках было немного: главным образом продемонстрировать себя животным и убедиться, что они хорошо перенесли прыжок. Не знаю, что чудится им в поле Ремсдена, но иногда они испытывают беспокойство, словно понимая, что корабль уносит их в космическую пустоту, все дальше и дальше от привычных мест, от солнечного света и тепла. Однако все мои звери являлись опытными путешественниками, не исключая оран-“жевых обезьянок, купленных на Малакандре; никто из них не сошел с ума, не впал в бешенство или депрессию и не питал намерений угрожать мне бластером. В отличие от беспокойных двуногих пассажиров мои животные всегда дружелюбны и миролюбивы; они ценят заботу и ласку, не лезут на капитанский мостик и не забрасывают роботов всякой дрянью.
Я полюбовался на них, заглянул в гибернатор (там было все в порядке – лютый холод, стерильная чистота и мерцание зеленых огоньков), а затем устроился рядом с аквариумами и выпил рюмку бренди. Я
