Его постель — вся в яхонтах она,
Цари Небес, златистыми руками,
Стеблистыми руками, в четырех
Местах, где ножки, ложе закрепили.
Меж тем в пространстве Дэвы, ухватив
Цветистые, как яхонт, балдахины,
Запели песни, хор — зовущий хор,
Чтоб укрепить его в свершеньях правых.
А Нага-раджи, радуясь ему
И к верному склонясь благоговенью,
Навстречу к Бодгисаттве изошли,
Как раньше честь являли прежним Буддам.
Они пред ним рассыпали цветы;
И существа, что в чистые одежды
Всегда одеты в Небе, перед ним
Веселым предавались ликованьям,
Не радостью пристрастной восхитясь,
А потому, что все творенье мира,
Что в океан скорбей погружено,
Снискало верный путь освобожденья.
Сумеру, первозданная гора,
Что прочный есть устой Земли великой,
Когда явился Бодгисаттва в мир,
Пред этим совершенством содрогнулась.
Весь мир был чрезвычайно сотрясен,
Как бы челнок, гонимый сильным вихрем;
Цветочная утонченная пыль,
Сандала дух и скрытый запах лилий,
Их нежность сокровенная — взнеслись,
И в воздухе возвышенном смешались,
И вместе так на Землю пали вновь.
Луна и Солнце, в правильном теченьи,
Удвоили свой лучезарный блеск,
И свет огня, повсюду загораясь,
В топливе не нуждался, чтоб гореть.
Вода, ключом свежительно-прохладным,
Мерцая, проступала здесь и там,
И радовались женщины на это,
И пили и купалися Они.
Во всех возникли радостные мысли,
И сонмы духов, словно облака,
Доподлинностью веры услаждались.
В садах Люмбини, посреди стволов,
В великом изобильи расцветали,
Вне времени, чудесные цветы,
Всю редкостность особую являя.
Разряды же зловолящих существ
Постигли сразу любящее сердце;
Все скорби и недуги меж людей
Без всякого леченья исцелились.
Звериный крик, разнообразный вопль
Притих, и воцарилося молчанье.
Всплеснулася стоячая вода
И потекла речным потоком быстро.
И все ручьи, где слизь и грязь была,
Внезапно стали светлы и прозрачны.
На небе не сгущалось облаков,
И музыка была слышна повсюду.
Все существа, что чувствуют, живя,
Узнали свет вселенского покоя.
Лишь Мара, царь желаний и страстей,
Не радуясь, печалился глубоко
И был один.
Властительный отец,
Столь дивного когда увидел сына,
Хотя уверен был в своей душе,
Однако был подвигнут изумленьем
И изменился в лике, между тем
Как взвешивать значение событья,
То радуясь, то сетуя. А мать,
Царица, увидавши, что ребенок
Родился — всем законам естества
Противореча, в робком женском сердце
Сомнительна была, и ум ее
Меж крайностей качался, схвачен страхом:
Не различая в знамениях сих,
Что — радостно, а что, быть может, грустно,
Давала доступ скорби вновь и вновь.
И женщины глубокой Долгой Ночи,
Блюстительницы Ночи Мировой,
Небесного просили указанья,
Молили, чтобы новое дитя
Благословенным в этой жизни было.
В тот час, в священной роще, был Брамин,
Был некоторый верный прорицатель,
С достойным видом, славный, потому,
Что был искусен он и полон знанья.
Увидев знаки, в сердце он своем
Возликовал на дивное событье.
Дабы смущенным не был больше царь,
Ему сказал он голосом правдивым:
«У всех, кто в этом мире порожден,
Желанье есть, чтоб сын родился славный,
И ныне царь, как полная Луна,
Быть в радованьи должен завершенном,
Затем что у него родился сын
Единственный и дивно-несравнимый,
Что будет славой роду своему.
Веселым будь и прогони сомненья,
