На куски их рубят топоры.
Тело сплошь — зияющая рана,
В членах искривляющихся боль,
Пьют они горчайшие отравы,
Их судьба им не дарует смерть.
Кто восторг свой видел в злых деяньях,
В злейшей видел он печали их,
Здесь — мгновенный проблеск наслажденья,
Долгий мрак зловещей пытки — там.
Смех и шутка при чужих страданьях,
Плач и вопль, когда возмездья час.
О, когда б живые знали точно —
В делании злом всех следствий цепь!
Если б знали, верно б, отвернулись
От своих замышленных путей!
Если б знали, верно б, прочь бежали
От того, что следом — кровь и смерть!
Видел также он плоды рожденья
В лике зверя, всех свершений счет,
Накопленье собственных возвратов,
Смерть — и вновь рожден звериный лик.
Из-за шкуры или из-за мяса
Умереть одним велит удел,
Из-за рога, меха или крыльев
Те же рвут друг друга из вражды.
Раньше — друг, родной, теперь — злой ворог,
Когти к горлу, пасти, зуб и клык,
А иные гнутся, тяжко бремя,
Но влачат, бодилами их жгут.
Призраков пытаемых несчетность,
Горла, что иссохли, пить хотят,
Те лететь должны чрез вышний воздух,
Те, не зная смерти, быть в воде,
Видел также он скупцов и жадных,
Ныне — как голодные они,
Их тела крутой горе подобны,
Рты же — как игольное ушко.
Рот всегда для пищи раскрывая,
Поглощают лишь один огонь,
Пьют они отравленное пламя,
Гарь внутри, и больше ничего.
Жадные, обманывать умели,
Облыгали тех, кто был благим,
А теперь голодными родились,
Призрак пищи вечно мучит их.
Все отбросы от людей нечистых
Были бы усладою для них,
Но, едва такую сладость узрят,
Исчезает в воздухе она.
О, когда бы только кто предвидел,
Что его за жадность сердца ждет,
Самую он плоть свою бы отдал,
Лишь бы милосердье оказать!
Снова их рожденными узрел он,
Их тела как сточная труба,
Рождены из чрева лишь для грязи,
Чтобы ведать боль и трепетать.
В жизни — ни одной минуты вольной
От того, что смертный час грозит,
И хоть жизнь — сплошные труд и горе,
Вновь родятся, новая страда.
Видел тех, что заслужили Небо,
Но снедает их любовь к любви,
Жажда быть любимым вечно мучит,
Вянуть, как без влаги вянет цвет.
Светлые дворцы их опустели,
Дэвы спят во прахе на земле,
Или молча горько-горько плачут,
Вспоминая о былых любвях.
Кто родился, грустен в увяданьи,
Кто, любимый, умер, горе в том:
Так стремятся к радостям небесным
И в борьбе себе готовят боль.
Что же стоят радости такие?
Кто же будет, здраво, жаждать их?
Чтоб добиться их, усилье нужно,
Но они бессильны боль прогнать.
Горе! горе! В этом нет различья!
Дэвы в том обмануты равно!
Чрез века они страданье терпят,
Чрез века с хотеньем бой ведут.
Достоверно ждут отдохновенья,
И опять паденье — их удел.
Пытки их в Аду подстерегают,
Рвут друг друга, точно зверя зверь.
Ищут в жгучей жажде и сгорают,
Ищут: «Где восторги?» — ждет их боль,
В Небесах — мечтают — верный отдых,
Но с рожденьем в Небе тоже боль.
Раз рожден — страданье непрерывно,
В мире нет приюта от тоски,
Круговратность смерти и рожденья —
Поворот несчетный колеса.
В этих водах бьется все живое,
В этих зыбях плоть не отдохнет.
Чистым зреньем Дэвы так смотрел он,
Пять пределов жизни созерцал
Все, равно, бесплодно и напрасно,
Дрожь листка, на миг пузырь волны.
